Был когда-то я вольным поэтом,
Озаренным божественным светом,
И о том рассуждал, и об этом,
Не отказывал сердцу ни в чем.
От суровых властей не завися,
Поднимался я в горние выси,
И прекрасные песни лилися
Из меня сладкозвучным ручьем.

Но иная эпоха настала,
И, презренного жаждя металла,
Я на службу пошел к капиталу
И наймитом Гусинского стал.
Правдоруба напяливши маску,
Я писал под чужую указку,
Не жалеючи черную краску,
На родную страну клеветал.

Клеветал, доложу вам, неплохо.
Но настала иная эпоха,
И волшебною палочкой Коха
Я пониже спины получил.
Объяснив, что пришли мы в упадок,
Сорняки он повыдергивал с грядок
И навел в огороде порядок,
Но куда-то потом соскочил.

Чтоб совсем на бобах не остаться,
Вновь решил я кому-то продаться.
Ничего не поделаешь, братцы,
С голодухи уж слабость в ногах.
Не податься ли, думаю, с горя,
На канал к Березовскому Боре,
Хоть и пишут о нем на заборе,
Но какой все ж ни есть олигарх.

Шапок оземь мы с ним не бросали,
Сразу кровью контракт подписали,
Там порядок такой на канале,
Объясненья ему не ищи,
И, не дав докурить сигарету,
Проводил до дверей кабинета.
Есть вопросы? Надеюсь, что нету.
Ну отлично. Иди клевещи.

И на новом работая месте,
Я, в привычном погрязнув бесчестьи,
Клеветал с Шендеровичем вместе,
Что ни попадя разом черня.
И притерся уж к новому стойлу,
И привык уже к новому пойлу,
Но взбрело тут намедни Лукойлу
Без кормушки оставить меня.

В их делах разбираюсь я слабо,
У меня поскромнее масштабы,
Были только бы бабки да бабы,
Остальное ходи все конем.
Я не знаю, что даже такое —
Это самое Оле Лукое,
Пусть оставит поэта в покое,
Пусть навеки забудет о нем.

Отдал, хрен знает где,
Я Родине свой долг.
…ЗабВО, Улан-Удэ,
Отдельный связи полк.

От милой вдалеке –
Господь так учудил.
В том, мать его, полке
Я службу проходил.

Со службой той в связи,
И связи тем полком,
На пузе по грязи
Тянул я связь ползком.

Между самим собой,
У смерти на краю,
Я вел неравный бой
И выжил в том бою.

Годиною лихой,
В суровый, грозный час,
Паек ты мой сухой,
Лишь ты солдата спас.

Не вспомнить без слезы,
Без мелкой дрожи губ
Мне кашу из кирзы,
Из концентрата суп.

Сухой ты мой паек,
Начало всех начал,
Тебе и невдомек,
Как ты во мне звучал.

Одна у нас судьба.
Хочу я, чтоб ты знал,
Что, если вновь труба
Подаст в поход сигнал,

Ни пенье милых муз,
Ни жар их нежных уст
Твой не заглушат хруст,
Твой не заменят вкус.

Сухой ты мой паек,
Паек ты мой родной,
Как с Людвигом сурок,
Ты навсегда со мной.

Возможно, признание это интимно,
Но должен поведать вам тайну свою:
При первых же звуках любимого гимна
Я тут же со страшною силой встаю.

Не знаю, в чем кроется тайны разгадка —
В словах ли, в мелодии, в чем-то еще…
Но чую нутром, как мне больно и сладко,
И даже, в последний момент, горячо.

Профессий разных в мире много,
Но есть особая одна.
Она дается лишь от бога,
И ей особая цена.

Есть среди нас такие люди,
Чей зорок взор и голос тих,
О них мой стих сегодня будет,
Поскольку день сегодня их.

Когда стоят они на страже
Свободы, мира и труда,
То растворяются в пейзаже,
Не оставляя в нем следа.

В глухом лесу и в поле чистом,
Домой с работы по пути
Столкнуться можешь ты с чекистом
И прямо сквозь него пройти.

Чекист – высокая работа,
Чекист – высокая судьба,
В нем даже есть порою что-то
От атмосферного столба.

Его природное явленье
Умом обычным не объять,
Он «Стой, – скомандует, – мгновенье!»,
И то останется стоять.

Под ласковым его приглядом
Не страшно мне в любой беде,
Ведь он, я точно знаю, рядом,
Хотя не знаю точно где.

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
Да боюсь, не сюда меня поезд привез,
Я смотрю и глаза в изумлении тру,
И сомненья сверлят мозговую кору.
То ли зренья обман приключился со мной,
То ли так изменился мой город родной.
Изменения эти мне странны весьма —
Вроде улицы те же и те же дома,
Но толкутся вокруг в деловой суете
Совершенно, замечу вам, люди не те.
Все они как один на подбор молодцы,
Нет в глазах их привычной московской ленцы,
В них, скорей, как писал сумасшедший еврей,
Рыбий жир ленинградских ночных фонарей.
Кто же им подарил от столицы ключи,
Как не мы, дорогие мои москвичи?
Оказался милей нам чухонский гранит,
Чем румяная свежесть московских ланит.
…Над столицей балтийские дуют ветра,
Над Москвой монумент громоздится Петра,
Лишь Георгий святой, в мыслях весь о своем,
Безучастно в носу ковыряет копьем.

Ваш паровоз вперед летел,
Товарищ Ким Чен Ир,
А как увидеть вас хотел
Простой наш пассажир.

Он вас не видел столько лет,
Хотя всю жизнь мечтал,
Не передать тех слов, что вслед
Он нежно вам шептал.

Забыв про отдых и про сон,
Здоровья не щадя,
Готов был ждать часами он
Любимого вождя.

И лишь Назаровых семья
Из города Перми
Клубком свернулась, как змея
Меж добрыми людьми.

В России, как в любой стране,
Назаровых не счесть,
Средь них достойные вполне,
Уверен в этом, есть.

Чей мирный труд и подвиг чей
В веках прославят их —
Жнецов, дантистов, скрипачей,
Наездников, портних.

А нынче из-за двух сутяг,
Чье прошлое темно,
Легло на гордый русский стяг
Позорное пятно.

Теперь стирай его до дыр
Или живи в грехе.
Вот так, товарищ Ким Чен Ир,
А вы: чучхе, чучхе…

Умолкли пламенные речи,
Закончен бал, точнее, фарс,
Не нам на поле грозной сечи
С Олимпа улыбнулся Марс.

Вернее, Зевс, да хоть Юпитер…
Короче, олимпийский бог
О нас сегодня ноги вытер
И чище вытереть не мог.

Мы уважать себя заставим
И всех на свете победим,
А это дело не оставим
И в суд его передадим,

Чтоб он медалей нам добавил,
Чтоб ясно стало в мире всем,
Что дядя Сэм – не честных правил,
Что махинаций дядя Сэм.

Что, если б нас не засудили,
Поправ достоинство и честь,
Мы б им, конечно, засадили
По самое что ни на есть.

Со временем шагая в ногу,
Эпохи впитывая суть,
Мы все стучали понемногу
Куда и на кого-нибудь.

И я, как порожденье строя,
Опора органов родных,
Слегка постукивал порою –
А чем я хуже остальных?

Ничем я остальных не хуже,
Ведь труд простого стукача
Ничуть не меньше людям нужен,
Чем труд врача или ткача.

Работа у меня такая,
Такое дело по плечу.
И этот мир стоит, пока я
Кому положено стучу.

Чтобы с катушек он не спятил,
Чтоб наших граждан сон беречь,
Я – на посту двуглавый дятел,
Зажавший в лапах щит и меч.

Ликует повсеместно дядя Том,
Когда-то оскорбленный и униженный,
Накрылся дяди Сэма Белый дом,
Как медным тазом, дяди Тома хижиной.

Когда б я знал, родился бы рабом
В Америке в эпоху отдаленную,
Чтоб заработать трудовым горбом
Своим потомкам ренту триллионную.

Се государственный муж
В истинном слова значенье,
В трудный для Родины час
Пост не покинул он свой,
Грудью он принял удар
Яростной массы партийной,
В море кипящих страстей
Ясность ума сохранив.

Дланью железной отбил
Недругов злые наветы,
Твердою речью своей
Их аргументы поправ.
Ритор искусный, стратег,
В грозных боях закаленный,
Зрелости кто, как не он,
Яркий пример нам явил.

Трудности все одолев,
Выдержав все испытанья,
С края переднего он
Не отступил ни на шаг.
Партия, сыном своим
Можешь по праву гордиться,
Плоть он от плоти твоей,
Истинно крайняя плоть.

Хоть все вокруг да поломай
И вновь построй затем,
Но жив наш славный Первомай
Назло преградам всем.

Он вновь в почете и в цене,
Он вновь попал в струю,
И вновь шагает по стране,
Сменивши масть свою.

Ему любая в руку масть,
Любой расклад идет,
В какую велено попасть,
Он в ту и попадет.

Он красный, белый, голубой,
Но чаще – цвета беж,
Он праздник, что всегда с тобой,
Хоть подавись, но ешь!

Одни из нее выходят в тираж,
Другие с ней входят в свет.
Девять месяцев там кандидатский стаж.
Прошел – получай билет.

Покуда буйная плоть моя
Не превратилась в тлен,
Покуда условия есть для житья,
Я этой партии – член.

Готов остаться в ней на века,
И если дадут добро,
Прошу считать меня членом ЦК,
А лучше – политбюро.

Я в партию эту вступил давно,
В сорок седьмом году,
И с той поры я с ней заодно
Вместе по жизни иду.

А вместе со мной миллиарды шаг
Чеканят, ряды сплотив,
И если есть у нас общий враг,
То это – контрацептив.

Вот и дошли мы до края,
Дальше уж некуда нам.
Стыдно сказать, самураи
Вдули России сынам.

Долго мы сиднем сидели,
Словно Илья на печи,
Страсти кипят на пределе,
Нервы звенят, как мячи.

Удали нашей безбрежной
Пенится пивом волна,
Тесно ей в рамках Манежной,
Рвется наружу она.

Что ж мы, как эти, ей-богу,
Где же спортивная злость?!
Смело, ребятушки, в ногу!
Жестче, родимые, в кость!

…Шведу грозили отселе,
Гнали француза зимой,
Время пришло по Брюсселю
Вдарить наводкой прямой!

Говорят, в Нью-Йорке-граде,
По-над речкою Гудзон,
Сильно биржу лихорадит
В жаркий нынешний сезон.

И от этой лихоманки
Там народ едва живой,
Потому что каждый янки
С детства – маклер биржевой.

Я на бирже не играю,
Я на службу не хожу,
Все на даче загораю
Да на солнышке лежу.

Я признаюсь вам, ребята,
Это право заслужил
Тем, что денежки когда-то
Ловко в ваучер вложил.

И теперь, как миллионы
Хитроумных земляков,
Буду стричь с него купоны
До скончания веков.

Стричь, покуда светит солнце
И вращается земля,
А за индекс Доу Джонса
Я не дал бы и рубля.

Чтобы потомкам не доставить
Ненужной боли головной,
Прошу мне памятник не ставить
На магистрали основной.

Чтоб не препятствовать проходу,
Пускай стоит он в стороне,
И тем одним уже вдвойне
Любезен буду я народу.

Экономический подъем!
Откуда ж быть ему,
Когда мы тут в три горла пьем
Наперекор уму.

Вот если б с пьянкой мы на миг
Притормозить могли,
Он непременно бы возник
Во всех концах земли.

Возрос продукт бы валовой
И золотой запас,
Надменный Запад деловой
Равнялся бы на нас

И не посмел бы никогда
Сказать, что росс ленив…
Паслись бы тучные стада
Средь плодородных нив,

И на кисельных берегах
Безалкогольных рек,
Что в федеральных округах
Вершат свой плавный бег,

От вечной жизни в двух шагах,
В больших кирзовых сапогах,
Не на ушах, не на рогах,
Стоял бы насмерть на ногах
Непьющий человек.

Не хватает вас, Феликс Эдмундович!
Как вам там среди вечного мрака?
Без пригляда вашего мудрого
Нет в стране порядка, однако!

Хоть враги с постамента сбросили
Вашу статую в черном августе,
Но за это с них строго спросим мы
Ко всеобщей огромной радости.

Беспощадной карой народною
Отольются шикарные дачи им!
Вспомнят голову вашу холодную,
Руки чистые, сердце горячее.

Трудно жить без шинели серой нам
Этим временем смутным нынешним.
Так явитесь же в запахе серном
С характерной бородкой клинышком!

Лишь только слегка голодуха припрет,
Забывши про гордость, в униженной позе,
На брюхе ползет прямиком патриот
К злодею Березе, к злодею Березе.

Народ олигарха не сильно взлюбил,
В отечестве стать не сумел он пророком,
Хотя в свое время гаранта вспоил
Буквально из соски березовым соком.

Но тут прокололся по-крупному он:
Гарант оказался отнюдь не карманный,
А дальше – туманный вокруг Альбион,
И статус под стать Альбиону туманный.

И ставить неясно теперь на кого,
И вот уж он бредит о судьбах России
С фашистом, что рад бы повесить его
На первой осине, на первой осине.

Я чую психики подвижки,
Со мною что-то не в порядке —
Мне снятся плюшевые мишки
И деревянные лошадки.

Гуляют по спине мурашки,
Всю ночь ужом верчусь в постели,
Меня достали чебурашки
И неваляшки одолели.

Невинные забавы с виду,
Но сколько в них сокрыто яда,
Растет, растет мое либидо…
А ты спроси – оно мне надо?

До гулянки все мы люты,
Дайте в руки мне гармонь!
Над страной гремят салюты,
Дым повсюду и огонь.

Каждый повод нам сгодится,
Чтоб устроить фейерверк,
Чем сознательно трудиться,
Рот раскрыв, глазеем вверх.

Любим мы активный отдых,
А работать не хотим,
Лучше всей страной на воздух,
Взявшись за руки, взлетим.

Рекорды дружно побивает
В порыве трудовом народ,
А мимо гордо проплывает
Красавец белый теплоход.

Там на борту – столпы культуры,
Родной литературы цвет,
Триумфа воли трубадуры,
Певцы свершений и побед.

Воспев Царицын и Каховку,
В веках возвысив Перекоп,
Решил прославить перековку
Могучим хором агитпроп.

На том борту в разгаре лета
Не я стою в сиянье дня.
Как гражданина и поэта
В то время не было меня.

На свет я позже появился,
О чем порой грущу тайком,
И голос мой, увы, не влился
В тот хор веселым ручейком.

Конечно, были перегибы,
Как говорится, на местах,
И все же, скажем им спасибо,
Сложившим головы в кустах.

Хоть дров наломано немало,
Но утешаюсь я одним:
Ведь кто-то должен рыть каналы,
Чтоб кто-то плавать мог по ним.

В степи, где сумрачно и голо,
Где дует знойный суховей,
Я встретил как-то раз монгола,
Он мне сказал: «Азохен вей!»
– Вейс мир, земеля! – я ответил. –
Шма Исраэль, шолом шабат!
Тебя я очень кстати встретил:
Еврей монголу – друг и брат.

Хоть мы и не похожи с виду,
Хоть мы и разных рас сыны,
Но общую избыть планиду
Когда-то были рождены.

Недаром нам в былые лета
Принес скрижали Моисей,
Чтоб стали в области Завета
Мы впереди планеты всей.

Недаром мы во время оно
Совместно парились в плену
И, проклиная фараона,
Баланду хавали одну,

Мечту лелея о счастливом,
О светлом будущем, когда
Возбухнет над Улан-Авивом
Давида-батора звезда.

К концу подходит депутатский срок,
Но, как и прежде, мне ласкает взгляд
Мой чудо-юдо славный терем-теремок —
Охотный ряд, Охотный ряд.

Здесь с умным видом лысину скребя,
Четыре года я сидел подряд,
Как неохота выезжать мне из тебя,
Охотный ряд, Охотный ряд.

Четыре года жил здесь, не тужил
И министерский получал оклад,
Неужто кресла я себе не заслужил,
Охотный ряд, Охотный ряд?

Оставь мне тачку с номерами спец,
И спецбуфет, и праздничный наряд,
Оставь любимый кабинет мой, наконец,
Охотный ряд, Охотный ряд.

Пройдет и год, и двадцать лет, и сто,
Покуда звезды над Кремлем горят,
С тобою нас, поверь, не разлучит никто,
Охотный ряд, Охотный ряд.

Неутолимой жажды полон он,
Всю воду выпив из родного крана,
Бежал тайком в Туманный Альбион,
И в Альбионе нет с тех пор тумана.

Теперь ночная мгла, считай, легла
На холмы Грузии. Над нею, глядя на ночь,
Простер свои совиные крыла
Объятый вечной жаждою Абрамыч.

От недр грузинских хочет он ключи,
Но не уйти злодею от расплаты,
Уж чресла опоясали мечи,
И рамена уже покрыли латы.

Не быть тебе, заветный водоем,
Ареной грязных сионистских оргий,
Да поразит нечистого копьем
С небесной высоты Святой Георгий.

Горе заполнило наши сердца,
Души терзает боль —
Самая знаменитая в мире овца
Покинула скорби юдоль.

Чашу страданий испив до дна,
Путь завершивши свой,
В памяти нашей осталась она
Во веки веков живой.

С Белкой и Стрелкой в одном ряду
Отныне место ея.
Так пусть же пасется в райском саду,
Нектар и амброзию пья.

Пока не застыла в термометре ртуть
И крутится шар голубой,
Подвиг ее освещает нам путь,
Зовет на труд и на бой.

Да будь я бараном преклонных годов,
Двоюродным братом козла,
Я клоном бы сделался только за то,
Что Долли клоном была.

Сижу за решеткой в светелке сухой,
Комфорт, чистота, тишина и покой,
Кормежка что надо, кругом кореша,
На диво житуха в тюрьме хороша.

На воле сплошной беспредел и бардак,
Бюджетники пашут буквально за так,
Начальство берет, население мрет,
И партия снова ведет нас вперед.

А я тут катаюсь как в масле сырок,
Одна лишь беда, что кончается срок,
И скоро получит под жопу метлой,
Отъевшись в неволе, орел пожилой.

Хоть мы сроду в Кстово
Не встречали янки,
Но всегда готовы
Ждать от них подлянки.

Мы не хлебом-солью
Встретим супостата,
Похватаем колья,
Вилы да лопаты.

Да как грянем хором,
Зарядив берданки:
«Янки, гоу хоум!
Гоу хоум, янки!»

И пусть эта встреча
Маловероятна,
Все же издалече
Помечтать приятно.

Как оно ни горько,
Как нам ни обидно,
Кстово из Нью-Йорка
Днем с огнем не видно.

Дивен край дальневосточный!
Там чиновник службы срочной
Должен быть в мундир песочный
Обязательно одет.
И уж подана бумага,
Чтоб была к мундиру шпага
И без шпаги чтоб ни шага,
В том числе и в туалет.

А у нас придешь в управу,
Там царят такие нравы,
Что обидно за державу —
До чего у них бардак.
Вот бы наш градоправитель
Всех в один одел бы китель,
Чтоб бесформенный служитель
Стал бы форменный мудак.

Как прекрасно, что Первое мая
Удалось нам в сердцах сохранить,
Есть преемственность в этом прямая,
Неразрывной традиции нить.

Несмотря на невзгоды и беды,
Этот праздник с годами не чах,
В этот праздник несли наши деды
Наших юных отцов на плечах.

Время шло, а порою летело,
Незаметно отцы подросли
И, продолжив великое дело,
Нас на крепких плечах понесли.

А с годами и мы повзрослели,
И теперь уже наши сыны
С полным правом на шею нам сели
В светлый праздник труда и весны.

Зря обидел я Альфреда
Ради красного словца —
Не похож на людоеда
Ни с какого он конца.

Обаятельный мужчина,
Зрелых лет, в расцвете сил,
Никогда он сроду чина
«Штурмбаннфюрер» не носил.

Лишь запаса лейтенантом
Стал, закончив ЛГУ,
В чем могу поклясться Кантом
И нисколько не солгу.

И в рядах зондеркоманды
Не провел Альфред ни дня.
Сионистской пропаганды
Это грязная стряпня.

Непорочен, как невеста,
Он, невинная душа,
От продажи «Связьинвеста»
Не присвоил ни гроша.

И трехкомнатной квартиры
Не оттяпал наш пострел,
И бичом своей сатиры
Зря Альфреда я огрел.

Видно, сильно я занесся,
Обуян гордыней злой,
И облил партайгеноссе
Незаслуженной хулой.

Люди – все, по сути, братья
С незапамятных годов,
И слова свои забрать я
Хоть сейчас назад готов.

Сам являясь иноверцем,
Тяжкий крест всю жизнь несу.
И любить готов всем сердцем
Немца-перца-колбасу.

Отлился нам на днях с лихвою
Их пресловутый юбилей —
Нависли тучи над Москвою,
Сверкнул Перун, дохнул борей.

Гроза, что Питер миновала,
На граждан города Москвы
С небес разверзнутых упала,
Обдавши с ног до головы.

Спасибо, братцы-ленинградцы,
За все, что вылили на нас.
Нам не впервой тут утираться,
Утремся и на этот раз.

Поскольку сам рублю с плеча,
Как штатный правдоруб,
Я понимаю палача,
И мне он в чем-то люб.

И пусть он кат, а я поэт,
Он – мавр, а я – еврей,
Но пропасти меж нами нет,
А сходство есть скорей.

Мы поражаем зло добром
И в этом – заодно.
А топором или пером,
Не все ли вам равно.

Думаешь, разделся, лег в кровать,
И дальше трава не расти,
А я считаю, невинность терять
Нельзя до шестидесяти.

Да что оно понимает в любви,
Поколение это «пепси»,
Да ты, салага, с мое поживи,
Доскрипи сначала до пенсии.

Сперва пройди свой путь трудовой,
В шахте, у домны, на грядке,
А уж после решай вопрос половой
В установленном Думой порядке.

И если своим чередом все пойдет,
По склону покатится лет,
Глядишь, вопрос сам собой отпадет,
Я уж молчу про ответ.

Партийного мне не хватает билета,
Примкнуть бы к каким-нибудь стройным рядам,
Я всю свою звонкую силу поэта
За этот билет с потрохами отдам.

И что характерно, кого не спроси я,
Куда бы вступить мне на старости лет,
В «Единую дуй, – отвечают, – Россию.
Сегодня конторы солиднее нет».

Я был октябренком, потом пионером,
Потом комсомольцем, и этим горжусь,
Теперь бы мне в партию тем же манером,
Глядишь, на подхвате еще пригожусь.

Где-то там, в неизбывной дали,
Куда разум едва лишь проник,
Появился у нашей Земли
Неизвестный доселе двойник.

Та же масса и тот же объем,
День такой же, такая же ночь,
И такие же люди на нем,
И такой же Иртеньев точь-в-точь.

Так же мрачно он бродит меж них,
На груди те же руки скрестив,
Ту же горечь струит его стих,
Той же веры лишен в позитив.

…Череда этих странных картин —
Лишь больного сознания бред,
Ведь Иртеньев на свете один,
И другого подобного нет.

Много разных космических тел
В межпланетной вращается мгле,
Но нигде бы я жить не хотел,
Кроме как на родимой Земле.

Мне не надо планеты другой,
Лишь одну беззаветно люблю,
И покуда я жив – ни ногой
И ни шагу с нее не ступлю.

Положенье явно ненормальное,
Прямо и не знаю, как тут быть.
Две России, обе – либеральные,
И какую мне из них любить?

То в одну меня кидает сторону,
То к другой обратно принесет,
Разделить любовь меж ними поровну?
Но, боюсь, и это не спасет.

А пора б уже прибиться к берегу,
Крыша едет, чувствую, уже.
Может, в либеральную Америку
Перебраться мне на ПМЖ?

Мне от вашего бюджета
Никаких не надо льгот,
Гордо звание поэта
Я несу как идиот.

И в любое время года,
С января до декабря
Не завишу от народа,
Не завишу от царя.

И пишу при этом в рифму,
Что хочу и как хочу.
Но по полному тарифу
За такую жизнь плачу.

А бесплатные проезды
Мне не снились в страшных снах,
Только в черном небе звезды,
Только облако в штанах.

Настали б светлые деньки
И мы бы зажили, как боги,
Когда б в России дураки
Платили деньги за дороги.

Неукротима наша плоть,
Несокрушим наш дух,
Нас в бой святой послал Господь,
За всю Россию – двух.

Пусть жены наши не скорбят,
Пусть девы слез не льют,
Нам вслед архангелы трубят
И ангелы поют.

Идем мы против топора,
В руке сжимая лом,
Как символ торжества добра
В его борьбе со злом.

Я видел нищего банкира
И был картиной потрясен,
Среди детей ничтожных мира
Был, может, всех ничтожней он.

Рабочий день шумел в разгаре,
Сновал туда-сюда народ,
А он сидел на тротуаре,
Несчастный нравственный урод.

Вчера был менеджером топ он,
А нынче жалок, наг и бос,
Простою ниткою заштопан
Простой пиджак от Хуго Босс.

И грудь мою тоска сдавила,
И слезы брызнули из глаз,
И все, что сердцу было мило,
Быть милым перестало враз.

Стоял тяжелый понедельник,
В осеннем небе лист кружил…
Я дал ему немного денег,
Чтоб он до вторника дожил.

Эта сказка с детства нам знакома,
В двух словах сюжет ее таков:
Припахали Белоснежку гномы,
Семеро здоровых мужиков.

Словно лошадь, бегает по кругу:
То им сказку на ночь расскажи,
То еще интимную услугу
Все за те же деньги окажи.

Дом, какой ни есть, он не ночлежка,
Тут порядок должен быть внутри,
И, упершись рогом, Белоснежка
Пашет от зари и до зари.

Варит, жарит, штопает, стирает,
Сеет, веет, пашет, жнет, кует,
Гладит, чистит, моет, убирает
И притом не курит и не пьет.

А потом присядет у оконца
И всю ночь мечтает об одном:
Вот бы выйти замуж за эстонца,
Все ж он не такой сексист, как гном.

Ты говоришь, я много пью,
Зато закусываю мало,
А то, что низок мой IQ,
Так жизнь его пообломала.

А вот в Нью-Джерси у мышей
Настолько вдруг он стал огромен,
Что прет буквально из ушей,
Как утверждает Роберт Пломин.

Ничуть не дрогнула душа,
Когда узнал я новость эту,
То, что полезно для мыша,
Способно навредить поэту.

Мне Роберт Пломин не указ,
Ведь я в России проживаю,
И мой IQ мне в самый раз,
Чего и вам, друзья, желаю.

В труде, в учебе и в борьбе,
В полдневный жар и злую стужу
Его держу я при себе
И без нужды не обнаружу.

Между нами, пацанами,
Все реально решено —
Про себя снимаем сами
Мы реальное кино.

Все по-честному, без дури,
С разрешения ментов,
Все, в натуре, на натуре,
Все, в натуре, без понтов.

Нам сниматься в сериале
И приятно, и легко,
Мы сидим в материале,
Прямо скажем, глубоко.

Хоть по жизни не артисты,
Тема нам близка зато,
Мы ее сыграем чисто
И конкретно, как никто.

Раньше были просто урки,
А теперь мы урки «спец»,
Так что в области культурки
Мы сравнялись наконец.

Пусть не знаток он светских правил,
Пусть незатейлив, как хот-дог,
Но так свою жену восславил,
Как я свою едва ль бы смог.

В душе он лирик, нету спору,
И в нашем деле преуспел,
Он так воспел подругу Лору,
Как Дант Лауру не воспел.

Но мне в руках у Буша лира
Куда милее, чем фугас,
Спокоен я за дело мира,
Пока несет его Пегас.

Подруги мне твердят: «Остановись ты,
Да разве ж можно так себя вести?
Вокруг тебя сплошные коммунисты,
И ты сама уж красная почти».

А я им говорю: «Не ваше дело,
Не ваше и не вашего ума,
Да это так, я сильно полевела,
Но выбор свой я сделала сама».

ПРИПЕВ:
Комми —это кул, комми —это круто,
Головой об стул, ту-та-ту-та-ту-та.
Комми —это кул, комми —это круто,
Головой об стул, ту-та-ту-та-ту-та-ту-та-та-а-а-а.

У коммунистов нервы как канаты
И вместо сердца пламенный мотор,
Недаром так стремается их НАТО,
Забившее давно на всех прибор.

Они – весь мир насилья мы разрушим,
Они – до основанья, а затем,
Они – мы наш, мы новый мир построим,
Они – кто был ничем, тот станет всем.

ПРИПЕВ

От дедушки достались мне в наследство
Зубной протез и Сталина портрет,
Я коммунистов уважаю с детства,
Они не пьют, не курят сигарет.

Зато своим партийным аппаратом,
(Их главный говорил, а он не врет)
Дадут паршивым вашим демократам
По части секса сто очков вперед.

ПРИПЕВ

Люблю наш кодекс уголовный
На сон грядущий полистать,
Его язык немногословный
Душе измученной подстать.

Его суровую бумагу
Я в самом сердце берегу,
Я без него давно ни шагу
По жизни сделать не могу.

В нем все как есть и все, что надо,
Все, чем мы живы испокон,
Святая простота уклада,
Порядок, право и закон.

Его статей чудесной силой
Вся жизнь моя объяснена.
Умру ли я – и над могилой
Его напишут письмена.

И смысл их наконец постигнув,
Уйду достойно в мир иной,
И главный прокурор Устинов
Контроль утратит надо мной.

Пожилых сограждан надоели рожи,
Нету в них задора, нету в них огня,
Оттого, наверно, тянет к молодежи,
Тянет к молодежи, хоть ты режь меня.

Огольца поймаешь где-нибудь в подъезде,
Для острастки малость врежешь по зубам:
«Что ты знаешь, парень, о двадцатом съезде?
Кто пустил Магнитку? Кто построил БАМ?»

И пойдет беседа о боях-походах,
Об этапах трудных славного пути,
Молодежь сегодня требует подхода,
К молодежи ключик надобно найти.

…По привычке давней просыпаюсь рано,
С мусорным пакетом выхожу на двор,
Молодо, как прежде, сердце ветерана,
Все в нем не угаснет боевой задор.

Прощай, немытое пространство,
Страна Грызлова и Шойгу,
Навек лишен тобой гражданства,
Живу на дальнем берегу.

Своей трехкратною неявкой
Себя загнал я за Можай,
А говорили ведь: не вякай,
Не возражай, не наезжай.

С тобой разлука рвет мне душу,
Но в ней себя лишь я виню,
Полночи я реву в подушку
И увлажняю простыню.

И все, что было сердцу близко,
Проступит вдруг сквозь темноту,
Но явится под утро Слиска,
И просыпаюсь весь в поту.

Уважаемый Микки-Маус!
Вам исполнилось семьдесят пять,
Не любил я вас раньше, каюсь,
Но придется теперь уважать.

Вы глобальною стали мышью,
Супермышью мышей среди,
Ваше имя я золотом вышью
На своей небольшой груди.

С колыбели узнав вас, Микки,
До седых не забудут волос
И тунгус, что уже не дикий,
И вконец одичавший росс.

Ваши с виду тонкие лапки,
Не в пример другим грызунам,
Загребают такие бабки,
Что вовек не истратить нам.

Мы в возне погрязли мышиной,
Вы ж, поднявшись на пьедестал,
Настоящим глядитесь мужчиной,
Рядом с вами и я бы встал.

Не пустить хотели? Черта лысого!
И в очках, поднявши воротник,
Наш связник под именем Борисова
В логово противника проник.

Мало только хитростью звериною,
Чем-то большим нужно обладать,
Чтобы от товарища Ириновой
Срочную депешу передать.

И наклеить из мочалки бороду,
И ее покрасить в синий цвет,
И мотаться по ночному городу
В женском платье, заметая след.

И, работу завершив подпольную,
О победе полной над врагом
Дать шифровку в Центр Анатольеву,
А потом на выборы бегом.

Привет, избранники народа,
Вас вновь призвал электорат,
Нам вместе жить четыре года,
Чему я несказанно рад.

Опять знакомые все лица,
А с тем, с кем не был я знаком,
Помог легко определиться
Товарищ Центризбирком.

Была недолгою разлука,
Едва расстались мы на миг,
Как вы вошли в меня без стука,
Вогнав тем самым в нервный тик.

Едва простились, снова здрасьте,
Да что же это за фигня,
Законодательные власти,
Законодали вы меня.

Земля у нас богата,
О чем в любой момент
Вам Счетная палата
Представит документ.

От имени народа
Свой счет ведет она,
Чтоб пухла год от года
Родимая казна.

Не зря Сергей Степашин,
В отставке генерал,
Сам черт ему не страшен,
К рукам ее прибрал.

Ох, чувствую, ребята,
Напутал я со сна,
Имеется палата
В виду, а не казна.

В стенах палаты тяжки
Условия труда,
На счетах там костяшки
Летят туда-сюда.

Глядит на мир сердито
Из-под густых бровей
Суровый аудитор,
Трудясь как муравей.

Суровая работа
В палате той идет,
И, если надо, счеты
С любым она сведет.

Сияет нам палата,
В нелегких временах,
Как яркая заплата
На вытертых штанах.

Перед лицом палаты,
Не глядя на чины,
Все люди виноваты
И, стало быть, равны.

Я провожаю год минувший
Со сложным чувством, господа,
Знавал, признаться, и получше
Я на веку своем года.

И то сказать, в былые лета
Казалось — все идет путем,
И весь как есть, добра и света
Я был одним сплошным дитем.

Вспоенный яблочным компотом,
Чего-то там себе пищал,
Но демократии оплотом
Себя при этом ощущал.

От дел меня не отвлекали,
А всех-то дел – кропать стихи,
Ни дряхлой власти вертикали,
Ни пресловутые верхи.

Доволен был я президентом,
Им не гоним и не тесним,
Он все работал с документом,
Порой над ним, порой под ним.

Была ли хороша эпоха
Или была она дурна,
Но для меня, певца и лоха,
Была присущею она.

Иные времена настали,
В былину канул лохотрон,
И гражданин из чистой стали
Был срочно возведен на трон.

Сорняк повыдергал он с грядок,
Рукою твердой, как кристалл,
И враз настал вокруг порядок,
И прежний кончился фристайл.

И все, что было сикось-накось,
В пучок единый он связал,
Что всей стране кичливый ЮКОС
Примером личным доказал.

И населенье вновь довольно,
А я сижу, смотрю в окно,
Мне что-то радостно не больно,
Да и не больно-то смешно.

Наверно, нравственным уродом
Родился я на этот свет,
Со старым я прощаюсь годом,
Чтобы простыл его и след.

Пусть для меня он был хреновый,
Но где другой сейчас найдешь,
А этот – хоть какой, да новый.
И тем одним уже хорош.

Не справедливый приговор,
А выстрел холостой!
Стыд вам, испанцы, и позор,
Параша и отстой!

Вы, давши миру бой быков
И аутодафе,
Вдруг натолкали матюков
Имаму Мустафе.

А он чего хотел, имам?
Чтоб, сидя по домам,
Хранили жены верность нам,
Пап слушали и мам.

А буде кто поднимет вдруг
Не в добрый час глаза,
Имеет право той супруг
По шее дать раза.

Я был в младенчестве крещен
И помню ту купель,
Мне метод верой запрещен,
Но так понятна цель.

Не перейти уж мне в ислам
На склоне зрелых лет,
Но врезать бабе по мослам
Греха большого нет.

Не чураясь опасной работы,
Он нелегкий свой жребий влачил —
Кто-то ж должен взрывать самолеты,
Раз их кто-то летать научил.

Все держали его за кадавра,
Людоедом считали его.
Оказалось, что этот Каддафи,
На поверку вполне ничего.

Раньше был он вселенским кошмаром,
Им мамаши пугали детей,
А теперь не шути с Муаммаром,
Он теперь Магомета святей.

И пречистая Дева Мария
Осеняет героя с небес,
И приветствует джамахирия
Неожиданный мирный процесс.

Всем казалось, что парень – покойник,
А он раз – и опять на коне,
Потому что ливийский полковник –
Настоящий полковник вдвойне.

О, Родина, ты свыше мне дана!
Но пусть меня общественность осудит,
Ты у меня такая не одна,
Сейчас вас две, а дальше больше будет.

Стою я у родимого плетня,
Любуюсь, соответственно, пейзажем…
Запутали вы, Родины, меня,
Заколебали даже, прямо скажем.

Давно уже со счета сбился я,
Да вас никто всерьез и не считает,
Ведь Родина у каждого своя,
А бабок только на одну хватает.

Ну, скажу, Иван Петрович,
Удивил ты, брат, меня,
Где же ты, Иван Петрович,
Пропадал четыре дня?

Что же ты, Иван Петрович,
Поднял на уши страну?
Как же ты, Иван Петрович,
Напугал свою жену!

За тебя, Иван Петрович,
Я напрасно глотку драл,
Думал я, Иван Петрович,
Светоч ты и либерал.

Никакой, Иван Петрович,
Ты теперь не демократ,
Ты теперь, Иван Петрович,
Мракобес и казнокрад.

С кем теперь, Иван Петрович,
Нам на выборы идти?
Ведь с тобой, Иван Петрович,
Нам уже не по пути.

Мы с тобой, Иван Петрович,
Распростились навсегда,
Нам теперь товарищ Путин
Путеводная звезда!

Смотрю с утра на пиво пенное,
Которое течет с экрана,
Есть в этом нечто эрогенное,
И детям знать об этом рано.

Смотрю на это не без грусти
И даже с легкой долей зависти,
Я тоже найден был в капусте,
Как мне рассказывали аисты.

Мне освещала годы школьные,
Заветная звезда кремлевская,
Я пил ситро безалкогольное,
Пока все дули «Жигулевское».

…Сидят они, разинув ротики,
Завороженные рекламой.
Им рано думать об эротике!
Им надо слушать папу с мамой!

В «Тинькофф» есть, дети, что-то свинское,
В «Тинькофф» есть, дети, что-то мерзкое,
Уж лучше пейте, дети, «Клинское»,
Уже лучше пейте, дети, «Невское».

Едва туман ночной растает,
Как, позабыв про все дела,
На вертолете облетает
Лужок свой главная пчела.

Жужжа под нос неутомимо,
Вершит свой плановый облет
И с третьего по счету Рима
Усердно собирает мед.

Завидный выпал ей заказник,
Поди сыщи такой вокруг,
Один сплошной веселый праздник,
Один большой цветущий луг.

Но хоть полвека здесь прожил я,
На праздник этот не успел,
И пива этого не пил я,
И меда этого не ел.

Назначили на пост Фрадкова,
И потерял народ покой,
А что тут, собственно, такого?
Из-за чего базар такой?

На государственного мужа
По виду тянет он вполне,
По мне он прежнего не хуже,
Хотя и прежний был по мне.

А мог бы Иванов, к примеру,
А мог бы, скажем, и Грызлов
Спокойно в кресло сеcть премьера,
Да мало ли у нас толковых,
грамотных специалистов?

Покуда баррель неуклонно
День дорожает ото дня,
Сажай туда хоть покемона,
Хоть папу Карло, хоть меня.

Напрасно целых две недели
Глотали мы валокордин,
В итоге снова все при деле,
Премьер лишь вылетел один.

Упорство, выдержка, сноровка
Плюс эластичный позвонок,
И никакая рокировка
Не выбьет почвы из-под ног.

Поставят на другую клетку,
И вся на этом недолга,
Посадят на другую ветку,
Ветвей у власти до фига.

И наблюдает с восхищеньем
Народ честной, дивясь зело,
Как, размножаясь сокращеньем,
Растет начальников число.

Язык Шекспира изучал я в школе,
С тех пор минуло сорок с лишним лет,
В моем мозгу он не оставил след,
Ну «fuck», ну «shit», но уж никак не боле.

Вовек не вспомнить мне язык Шекспира,
Хоть мне об камень голову разбить,
Но Пушкина язык не позабыть,
Пускай сулят мне все богатства мира.

Родной, любимый, где-то даже отчий,
Его язык милее мне стократ,
Я привести примеры был бы рад,
Да вот боюсь – не хватит многоточий.

Вышел я из магазина
Как-то утром налегке
С потребительской корзиной
В трудовой своей руке.

И отметил с интересом,
Что в почтенные года
Я справляюсь с этим весом
Без особого труда.

Как такого результата
Я достиг в короткий срок?
Ведь корзину ту когда-то
Я втроем поднять не мог.

То ли просто полегчала
Неожиданно она,
То ли бицепс накачал я,
Тренируясь дотемна.

Вот с тобой мы и сравнялись, Билл.
Под луною, брат, ничто не ново,
Хоть тебя я раньше не любил,
Но теперь жалею как родного.

Социальный статус поменять —
Не скамейки поменять на даче,
Нас миллионерам не понять,
А миллиардерам – уж тем паче.

У тебя в глазах, небось, темно
От такого жуткого облома,
Чтобы вдруг – с вершины да на дно,
Чтобы раз – и на панель из дома.

Жуй на завтрак плавленый сырок,
В холода у теплотрассы грейся,
Сказано, что бедность не порок,
Это, парень, про тебя, про Гейтса.

А вообще, наплюй на них на всех,
Дуй в Россию, тут у нас прикольно,
Тут у нас любого ждет успех,
Кто не машет хреном с колокольни.

Ты у них навроде головы,
Да и я у нас мужик не промах,
У меня знакомых пол-Москвы,
Да еще полстолько незнакомых.

На Горбушке место нам найдут,
Не беда, коль малость попотеем,
Диски там твои на раз идут,
Так что снова станешь богатеем.

А еще подумал головой,
И пришла тут клевая идея —
Магазин открыть за кольцевой
И назвать, чтоб без затей, IKEA.

Во всем, друзья, необходима мера,
В любых делах опасен перебор,
К примеру, взять борьбу за дело мира,
Когда берется за нее кейфор.

На днях один, слыхал я, миротворец,
За дело мира пламенный борец,
Другому миротворцу врезал в торец,
Или, точнее говоря, в торец.

А тот в ответ тому как даст по каске,
В хорошем смысле слова, голубой.
…Так и пришел к трагической развязке
Последний и решительный их бой.

Звени, моя трагическая лира,
Сегодня жизнь людская не в цене,
Но лучше с честью пасть за дело мира,
Чем уцелеть бесчестно на войне.

Готов я бренды наши славить,
Лелеять, холить и т.п.,
Но как работать их заставить
На удвоенье ВВП?

В Союзе некогда великом
С рожденья окружали нас
И щит и меч, и гоп со смыком,
И серп и молот, и «Мосгаз».

Желаете еще примеры?
Извольте – красная звезда,
Простой советский символ веры,
А также мира и труда.

Она, конечно, есть не просит,
И в том ее не упрекну,
Но и дохода не приносит
В мою российскую казну.

Зачем даются людям бренды?
Чтобы поддерживать штаны!
А в качестве живой легенды
Они и даром не нужны.

Горит себе и в хрен не дует
В ночи кремлевская звезда.
Никто ее не арендует,
Не дело это, господа!

Над страной Советской пролетая,
Напоенный ароматом роз,
Весточку из братского Китая
Ветерок весенний нам принес.

От друзей ее мы принимаем
И взамен обратно шлем свою,
Мы гордимся Октябрем и Маем,
И в труде мы вместе, и в бою.

Расцветают красные знамена,
Дружно шаг чеканит средний класс.
Нынче нас, товарищ, миллионы,
Завтра миллиарды будут вас.

Не смотри на нас, китаец, косо,
Душу нам навстречу распахни,
Примем мы тебя в единороссы,
Только заявленье подмахни.

Тут я слышал недовольный ропот:
Не по той дороге, мол, идем.
Не подходит нам китайский опыт,
Не того избрали мы вождем.

Ничего, родные, успокойтесь,
Это только тягостная бредь,
И в колонну по четыре стройтесь,
Чтоб былую память отогреть.

Не беда, что нас покуда мало
Встало на знакомую тропу,
Освещай нам путь, великий Мао!
И веди вперед, товарищ Пу!

Уважайте, граждане, мента,
У него зарплата меньше вашей,
День и ночь без выходных он пашет,
По нужде лишь отходя с поста.

Не оставит он тебя в беде,
За закон стоит Сапун-горою,
Если кто-то кое-где порою
Точно скажет – кто, когда и где.

У мента крутой авторитет,
У мента высокая культура,
У мента широкая натура,
У мента большой менталитет.

Этот мир спасет не красота —
Граждане настолько охренели,
Что одна надежда на мента,
Все мы вышли из его шинели.

Ах, студенты, беспокойные сердца!
Гой еси, крылатой юности отряд,
Вашим выдумкам веселым нет конца,
Ваши планы ясным пламенем горят.

Поднимали вы когда-то целину,
А пришла пора – отправились на БАМ,
Потому что вы в ответе за страну,
Хоть не всем гранит науки по зубам.

До всего-то вам забота, братцы, есть,
Все-то вам, друзья, в охотку, все внове,
Все в дела б вам государственные лезть,
Без царя, но с президентом в голове.

Вам сегодня за Отечество страдать,
Вам сегодня мыслью пламенной дерзать,
Что отцы не доломали — воссоздать,
Что отцы не долизали — долизать.

Господин сенатор Джон Керри,
Господин президент Джордж Буш,
Да вы, выясняется, просто звери,
Невинных губители душ.

Узнав, чем вы занимались в Йеле,
В процессе, так скажем, учебы,
Мы тут буквально все офигели,
Сказать поцензурней чтобы.

Вместилище гнусных, низких страстей,
Исчадье страшное ада,
Тайное общество черепов и костей —
Это ж придумать надо!

Впрочем, и наш главный делатель новостей,
Гарант основной пока,
Не чужд был общества черепов и костей,
Проще сказать – ЧК.

Барышня, дикарка, недотрога —
В свет сегодня вышла первый раз,
Мы следить за ними будем строго,
Кто кладет на малолетку глаз.

Вот она, как первый снег, невинна,
В непорочной девичьей красе
С ужасом вдыхает гарь бензина,
Стоя на обочине шоссе.

Утром вышла девушка на трассу
Чистых денег малость наскрести,
Дома ждут к назначенному часу
Мама, брат, сестренка лет пяти.

Ей бы над тетрадкою склониться,
Чем торчать у граждан на виду.
В страшном сне такое не приснится,
В жутком не привидится бреду.

Все тут дико, чуждо, незнакомо,
Слава богу, что невдалеке
Председатель Центризбиркома
Схоронился в серенькой «Оке».

Час придет, и выйдет он на сцену,
Грозный, как архангел Гавриил,
И такую ей назначит цену,
Что клиент за год не наварил.

Звон победы раздавайся!
Веселися, храбрый росс!
Стяг российский развевайся —
С боем взят «Ролан Гаррос».

В бой послала их Россия,
Наших лучших дочерей,
Но была Анастасия
В день субботний пошустрей.

Ей далась в тот день удача,
Что одна лишь на двоих.
Но сейчас моя подача,
В чем порука этот стих.

Вдохновеньем бурным пенясь,
Как фужер шампанского,
Славлю наш российский теннис,
Пусть разлива дамского.

Слава новому кумиру!
Исполать и благодать!
Есть кому, пускай не лиру,
Хоть ракетку передать.

Хотя признаться в этом больно,
Но на момент текущий сей
Боюсь, что в области футбольной
Мы позади планеты всей.

Нам не стяжать футбольной славы,
Мы в мяч ножной не игроки,
Иные ближе нам забавы —
Лапта, горелки, городки.

Священных дедовских традиций,
Преданий милой старины
Негоже, други, нам стыдиться,
Гордиться ими мы должны.

Да что нам в ихнем том футболе,
Когда шумит по пояс рожь
На Куликовом славном поле,
Да и на Бородинском тож.

Как много их парней хороших
Ввалилось в дом к плохим парням
И, тех изрядно огорошив,
Дом развалили по камням.

Хоть все вверх дном перевернули,
Но ничего там не нашли,
При этом славно отдохнули
От милой родины вдали.

А тут вдруг раз – и по-английски
Свалили, не сказав good bye,
Оставив тару из-под виски,
Бардак, разруху и раздрай.

Короче, малость погостили
И снялись дружною гурьбой,
Вот только воду не спустили
Простые парни за собой.

Затянули под брюхом подпругу,
Им поводья, а мне — удила.
Чтоб скакал я, как лошадь, по кругу,
Вот зачем меня мать родила.

Отбываю покорно мытарство
Час от часу и день ото дня,
Оседлало меня государство,
Взгромоздилось верхом на меня.

И под задницей этой чугунной
Ни левей не ступить, ни правей,
Как с моею системой иммунной,
Так и с нервной системой моей.
Эту тяжесть телесного низа
Ощущаю я в каждый момент
Малой толикой вашего приза,
Дорогой господин президент.

И к победам под знаменем вашим —
Дайте знак — понесем напролом,
Мы всегда наготове с Акбашем,
Мы с Акбашем всегда под седлом.

Многомудрые законы принимать,
Это, братцы, не кувалдою махать.
Чтоб на правильную кнопку нажимать,
Раз в году хотя бы надо отдыхать.

Набирает силу летняя пора,
Трудовая подошла к концу страда,
Депутаты, как из дома детвора,
Разлетаются из Думы кто куда.

Потянулся отдыхающих поток,
Выбирай маршрут по вкусу, депутат,
Кто на запад, кто на юг, кто на восток,
Кто на север. Нет на север? Виноват.

Их счастливей в целом мире не найти,
Детской радостью наполнены сердца,
Им открыты все дороги, все пути
И оплачены при этом в два конца.

И вновь наступила последняя фаза,
И вновь воцарился порядок в Чечне,
И вновь я стою на вершине Кавказа,
И он подо мною, и все как во сне.

И сказка — о чудо! — становится былью,
Дождалась Россия заветного дня,
И гордые внуки имама Шамиля
Подносят мне бурку и дарят коня.

И старцев на солнце сияют седины,
И детский звенит колокольчиком смех,
И «барыня» с «зикром» сплелась воедино,
И кружатся в танце с контрактником «чех».

И чистая радость волной накатила,
И тихие слезы струятся из глаз,
И две аккуратные шашки тротила
Лежат подо мной, но отнюдь не Кавказ.

С детства нравятся мне турки
(Фески, гурии, кальяны),
Сексуальной лишь культурки
Не хватает туркам явно.

Что-то, турки, вы, однако,
В прошлом веке зажилися,
Институт семьи и брака —
Не придаток меджелиса.

Спору нету – несомненно,
Блудодействие паскудно,
Но семейная измена
Только Господу подсудна.

Коль вы, турки, демократы,
Как везде о том трубите,
То наперсников разврата,
Будьте ласковы, терпите.

Потому что это дело,
Сами знаете, какое,
Есть залог услады тела
И душевного покоя.

Эпоха бурного разлива,
Похоже, подошла к концу,
Прощай же, пенистое пиво,
Отрада старцу и юнцу.

Не я ль во дни былые гордо,
С осанкой горного орла,
Употреблял тебя из горла
Или, точнее, из горла?

Своим потоком исполинским
Уж не залить тебе страну,
Кто побежит теперь за «Клинским»,
Как то бывало в старину?

Где пивовар Иван Таранов?
Где три веселых толстяка?
Печален вид закрытых кранов,
Хмельная высохла река.

И в благочестии постылом,
Забыв навеки о пивке,
Грущу на берегу пустынном
С ненужной кружкою в руке.

Традиций древних не отрину,
Не посрамлю святой Сион,
Тебе, презренная свинина,
Не осквернить мой рацион!

Вот будь бы я хохлом, к примеру,
Тебя бы трескал за двоих,
Но я готов страдать за веру
Отцов и прадедов моих.

Затем ли Моисей скрижали
Тащил с горы нам, матерясь,
Чтоб мы Завет его лажали,
Его Закон втоптали в грязь?

Он говорил нам: «Let my people»
И добавлял при этом: «Go!»
…До дна народ мой чашу выпил,
Но уцелел в кольце врагов.

Был, есть и буду есть кошерно,
Как заповедал нам Моше,
И пусть желудку будет скверно,
Зато спокойно на душе.

Женщинам в футбол играть негоже,
Не затем их юные красы,
Чтобы получать локтем по роже
И хватать друг друга за трусы.

Им бы лучше думать про прокладки
В черные критические дни,
А рубиться в кость в штрафной площадке —
Боже их спаси и сохрани!

Техникой они владеют слабо,
Бьют нехорошо, недалеко,
Женщина – по-русски значит «баба»,
Это вам запомнится легко.

Но уж раз порыв их столь неистов,
Так и быть – пускай покажут класс
И рожают классных футболистов,
Но боюсь, что это не от нас.

Я, товарищи, сызмальства толк
Знаю в дружбы вопросе,
Не товарищ тамбовский мне волк,
Не камрад, не геноссе.

Волчий вой, волчья сыть, волчья пасть,
Та же ягода волчья…
Не хотел бы в Тамбов я попасть —
Там порвут меня в клочья.

Ни концов не найдут, ни следов
Бедной жертвы насилья,
Мало, что ли, других городов
В необъятной России?

И пока ему волчий билет
Не вручат под расписку,
Не приедет к вам в гости поэт,
Как ни склонен он к риску.

Мальчик больше не хочет в Тамбов —
Там для жизни опасно.
Мальчик волчьих боится зубов,
Неужели не ясно?

Ночью наган под подушкой нашаришь,
И легче на сердце становится враз,
Время такое сегодня, товарищ,
Страна сегодня такая у нас.

Сегодня главное – крепкие нервы,
Сегодня главное – точный прицел,
Сегодня главное – выстелить первым,
Выстрелил первым – остался цел.

И если вовремя враг обнаружен,
То я за себя теперь не боюсь.
Советский союз мне и даром не нужен,
Сегодня мне нужен стрелковый союз!

День примиренья и согласья
Не будет отмечать страна.
Не поздравляю с этим вас я —
Душа сомненьями полна.

Он был, считаю я, прекрасен
И ясным светом озарен,
Ведь каждый с каждым был согласен
И с каждым каждый примирен.

Звучали радостные песни,
Искрился праздничный салат,
В одном строю шагали вместе
И коммунист, и демократ.

Им позволяла эта дата
В обнимку стать лицом к лицу.
…За это стоило когда-то
Пальнуть по Зимнему дворцу!

Пока ты, сытый обыватель,
Сидишь, включив обогреватель,
Для самоублажения,
Зека страдает и тоскует,
Душа его любви взыскует
И самовыражения.

Он много что сказать имеет,
Он сочинять и петь умеет,
Ему лишь только волю дай,
Но с нею-то как раз и худо,
В неволе взять ее откуда,
Так что давай, душа, рыдай!

Зека, мотая срок на зоне,
Не ищет счастия в Кобзоне,
Бежит он от Газманова,
И никакой не красотою,
Одной лишь только блататою
Наш мир спасется заново.

Кто раз отведал саранчу,
Запомнит навсегда,
Она, заметить я хочу,
Отличная еда.

Не зря в седые времена
Отшельник ел акрид,
На вкус она весьма нежна,
Хоть так себе на вид.

В ней есть белки, в ней есть жиры,
В ней углеродов тьма,
Она питательней икры,
Как пища для ума.

И раз послал ее Господь
Израиля сынам,
Глядишь, тогда маленько хоть
Обломится и нам.

Сюда пусть только залетит,
Уж мы покажем ей,
И поглядим, чей аппетит
Окажется сильней.

Не все простым и нежным взором
Меня ласкать тебе, мой друг,
Пришла пора клеймить позором
Майдан, отбившийся от рук.

Не доверяться фактам голым,
Идя у них на поводу,
Но жечь сердца людей глаголом,
Пускай он сляпан на ходу.

А пипл — он схавает все сдуру,
Ему-то, пиплу, все одно:
Сглотнул Бандеру и Петлюру —
Сглотнет Мазепу и Махно.

Ну что сказать тебе, коллега,
Тяни и дальше этот воз,
Пусть тяжела твоя телега,
Зато питателен овес.

Не ради почестей и славы
Лицом к лицу и лбом ко лбу
Сошлись два гордых Вячеслава,
Вступивши в смертную борьбу.

Того я понимаю Славу —
И этого понять могу,
И мне обидно за державу,
Хоть я об этом ни гу-гу.

Конечно, на зеленом поле
Дела у нас идут не ах,
А на ледовом лучше, что ли?
Куда ни глянь — повсюду швах.

Я не судья им в этом споре,
Мое тут дело — сторона,
К тому ж сдается мне, что вскоре
Их миром кончится война.

Им на ничью бы согласиться,
Их по углам бы развести.
Футболу — быть и колоситься!
Хоккею — пахнуть и цвести!

Уверен я, блеснет нам солнце,
Уверен я, отступит ночь,
И вновь мы грозного чухонца
Всухую сможем превозмочь.

Когда-то в прошлом обозримом,
Когда был крепок русский дух,
Нас величали Третьим Римом,
В отличие от первых двух.

Икра, пенька, собольи шкуры,
Гречишный мед, барсучий жир —
Столь развитой макроструктуры
Еще не знал подлунный мир.

И сыты были все холопы,
И целы были господа,
И мы кормили пол-Европы
В те достославные года.

Но кончилась подъема фаза,
Настали времена Петра,
И чужеземная зараза
Проникла к нам из-за бугра.

В стране от немцев стало тесно,
Потом еврей пролез к нам в дом;
Что было дальше, всем известно —
Бардак, Гоморра и Содом.

А дальше началась такая
Варфоломеевская ночь,
Что я три века пропускаю,
Чтоб воду в ступе не толочь.

Но снова наступило утро,
И свет настал, и скрылась тьма,
И снова нами правят мудро,
Не зная горя от ума.

И нам поставлена задача —
Удвоить валовый продукт,
И вновь, счастливых слез не пряча,
К заветной цели все идут.

И я, певец России новой,
Отбросив прочь сомнений груз,
На подвиг трудовой готовый,
За серп и молот вновь берусь.

И вновь в глазах сверкает пламя,
И вновь бряцает мой кимвал.
Ребята, не Москва ль за нами?!
Даешь, страна, девятый вал!

Мы наш, мы новый Рим построим
На зависть предыдущим трем
И втрое ВВП утроим,
Коли от грыжи не помрем.

Он правил в сложную эпоху,
Но верною дорогой шел,
При нем жилось совсем неплохо
И умиралось хорошо.

В года тревог, во дни сомнений,
На труд и бой ведя людей,
Он был, по большей части, гений,
Хотя отчасти и злодей.

Он, совмещая с целью средство,
Любовно гладил сталь ствола,
Но было светлым наше детство,
И старость радостной была.

Он весь дитя добра и света,
Хотя отчасти — зла и тьмы.
А людоедство… разве ж это
Ему в вину поставим мы?

Оно его не украшает
И даже более того,
Но нам нисколько не мешает
Заветам следовать его.

Прозрачен воздух Аппенин —
В нем табачищем не воняет,
Отныне мерзкий никотин
Его состав не оскверняет.

Пришли иные времена —
В любой кофейне, в каждом баре
Теперь над столиком должна
Висеть табличка «Non fumare!»1

Не застит боле солнце смог,
И вновь щебечут в небе птицы,
Лишь над Везувием дымок
Еще загадочно клубится.

Да я в стране своей родной,
Куря родные сигареты,
Плюю табачною слюной
На итальянские запреты.

И ночь была, и утро было,
И день, и вечер вновь пришел…
О как же мило нас бомбило!
Ах, как нам было хорошо!

Мы были их желанной целью
В окопе маленьком своем,
Укрывшись под одной шинелью,
С однополчанином вдвоем.

Друг друга лаской согревая,
Не знали отдыха и сна,
О эта дружба боевая —
Как упоительна она!

И я шептал ему на ушко,
С трудом удерживая дрожь:
«Не правда ль, этот летчик душка,
А бортмеханик как хорош!»

И мне, покусывая лютик,
В ответ шептал мой старшина:
«Ах, что за миленький салютик!
Ах, как мне нравится война!»

Как мы страдали, как любили!
Как бушевало естество!
Пока их гадкие не сбили
Подразделенья ПВО.

Околачивая груши
И му…ями всласть звеня,
Не спасти, товарищ, душу
Нам от адского огня.

Не резвяся и играя,
Но трудяся день за днем,
Мы к вратам прибудем рая
И обрящем место в нем.

Чтобы в белой спецодежде,
Возлежа на канапе,
Отдавать себя, как прежде,
Удвоенью ВВП.

Чтобы та же нам сверкала
Пятипалая звезда
И ничто не отвлекало
От привычного труда.

Чтоб давали по окладу
Века каждого к концу.
То-то будет нам услада,
То-то радости Творцу!

Бить жидов, спасать Россию
Будь готов как патриот!
Но пока не попросили,
Разевать не стоит рот.

А пока «ползи!» команда
Поступила из Кремля,
И ползти на брюхе надо,
Извиваясь и скуля.

С государственных позиций
Им видней, кого кусать,
А в грязи нам извозиться –
Как два пальца обсосать.

Что рычанье, что лизанье…
Будь готов! Всегда готов!
Скажут сделать обрезанье –
Мы ответим: «Мазл тов!»2

Ура, мы отдаем долги!
Ура, мы держим слово!
Международные круги,
Вы просчитались снова.

Нам деньги ваши не нужны,
У нас своих хватает,
Мы ничего вам не должны,
Кто хочет – пусть считает.

И пусть про нас за рубежом
Не распускают басен.
Наш долг, он красен платежом,
И тем уже прекрасен.

Что б не твердили там враги,
Но слово наше в силе,
И возвращать свои долги
Мы будем, есть и были!

По ему знакомой лишь тропинке,
По ему лишь ведомой дуге
Снова он от нас в одном ботинке
Ускакал на липовой ноге.

Десять лет мы им детей стращали,
Десять дырок сделали в боку,
Десять миллионов обещали
За его обритую башку.

Мог ли я себе представить даже,
Что опять, пургу свою гоня,
Будет он в пятнистом камуфляже
Скалиться с экрана на меня.

Может, я с мозгами стал не дружен,
Но никак чего-то не пойму,
То ли впрямь он никому не нужен,
То ли очень нужен кой-кому.

Зря мы в воздух чепчики бросали,
Отольется радость нам ужо,
Снова нас умыл Шамиль Басаев,
Наш никак не уловимый Джо.

Незаметно, тихой сапой
К нам подкрался Валентин.
Он заброшен Римским Папой
В мирный край родных осин.

Не влюбленных покровитель —
Кто поверит в эту чушь, —
Но коварный соблазнитель,
Погубитель юных душ.

Вроде косит под святого,
А за пазухой топор,
Но у нас тут все готово,
Чтобы дать ему отпор.

Помоги же, правый Боже,
Нечестивца извести,
Православной молодежи
Будь опорою в пути.

Дабы присно и вовеки
Неокрепшие умы
На духовной дискотеке
Зажигали под псалмы.

Вспоминаю День советской армии
В семьдесят каком-то там году,
Помню, натираю пол в казарме я,
Отдаваясь ратному труду.

Помню, как сортир зубною щеткою
Там же драю, гордый сам собой,
Помню я «подъем!» команду четкую
И команду властную «отбой!».

Вспоминаю старшину Подлужного,
Пожилого мудрого хохла.
Сколько же полезного и нужного
Мне родная армия дала!

Назубок устав готов цитировать,
Разбирать на части АКМ,
До сих пор могу себя обстирывать
И стеклом побреюсь без проблем.

Правда, нет былого молодечества,
И все уже круг моих подруг,
Только в День защитника отечества
Как-то что-то шевельнется вдруг.

В Международный женский день —
Восьмого марта —
В шелка любимую одень,
В парчу и бархат.

Вручи французские духи,
Помады тюбик,
Прочти Иртеньева стихи,
Она их любит.

Купи каких-нибудь цветов,
Мимозы той же,
Чем больше навертеть понтов,
Тем выйдет тоньше.

Едва проснувшись поутру,
С подругой милой
Затей любовную игру,
Но не насилуй.

Попробуй также в этот день
Не материться,
Поскольку мат бросает тень
На материнство.

Подай ей кофею в кровать,
Помой посуду,
Короче, дальше утомлять
Тебя не буду.

И если гордость задушить
В себе сумеешь,
То праздник этот пережить
Ты шанс имеешь.

Пой, поэт, песню, пой.
Пусть поймет ее даже тупой.
Громче пой, чтоб слышна была всем:
27 их стало, 27.

В список «Форбса» вошли они.
Ты поди их теперь нагни.
Высока этим людям цена —
Так гордись же ими, страна.
Видишь, сквозь заморский туман
Шлет тебе свой привет Роман.
Улыбнись и ты от души
И вослед ему помаши.
Дерипаска опять же Олег —
Тоже, кстати, наш человек.
Молод, дерзок, красив, несудим,
Значит, можем, когда хотим.
Дальше Фридман из «Альфа-Групп»:
По лицу видать, что неглуп.
Разве смог бы иначе он
«Коммерсант» обуть на лимон?3
Следом Лисин у нас идет,
Зря тут кто-то подначки ждет,
Я дурного о нем не скажу –
Я в его газете служу.
Вексельберг отстает слегка,
Но, надеюсь, только пока.
Он и Гейтсу утер бы нос,
Если б все свои яйца снес.

Сколько их еще? 22?
Как найдешь тут для всех слова?
А представьте, было бы 100.
Ну и что бы я делал? Что?
Ах ты, черт, едва не забыл:
В свитерке там такой еще был.
Но чего-то не понял, видать,
И с тех пор его не видать.

27 их пока, 27.
Но уже очевидно всем,
Что пройдет три года всего,
И узнаем еще одного.
Неприметный такой блондин…
Он весь список займет один.

Все коммерческие тайны
Для меня — одна большая,
Потому не я решаю,
Как и чем помочь «Би Лайну».

Но похоже, что проблемы
Там не в области дизайна,
Не решит судьбу «Би Лайна»
Изменение эмблемы.

Чем опять ходить по кругу
Телефонным пчеловодам,
Проще связь крепить с народом,
Чтобы слышал он друг друга.

До всего есть дело депутатам,
Все им, непоседам, по уму:
Где, когда и как ругаться матом,
Что и с чем на завтрак есть кому.

Пристальным вниманьем их согрето
Все буквально, что ни назови:
Написал ты к опере либретто —
Будь любезен, Думе предъяви.

Чтобы, обсудив на комитете,
Вынесли такой тебе вердикт:
«Ваш продукт уместен в туалете,
Но здоровью нации вредит.

Вы ведь автор «Голубого кала» –
Опус ваш не для широких масс.
Это вам, товарищ, не Ла Скала,
С этим делом строго здесь у нас».

Слава богу, не случилось это,
Обошлось без творческих потерь.
В первом чтеньи принято либретто,
Дело за поправками теперь.

Эх, машины силовые,
Наша гордость, наша грусть,
Пусть косые, пусть кривые,
Но родные наизусть.

Помню, как любил дитятей
Вас на части разбирать,
Как ремня давал мне тятя,
Как тайком рыдала мать.

В каждой малой вашей гайке,
Умиленья не тая,
Вижу контур балалайки,
Слышу трели соловья.

Что мне связи половые,
Что мне злато, слава, власть?
Лишь машины силовые
Возбуждают в сердце страсть.

И покуда дух мой вольный
Не иссякнет до поры,
Не отдам пакет контрольный
В лапы жадной немчуры.

Продукт деления ядра
Хотят мне навязать,
Я от него не жду добра,
Но жалко отказать.

«Мы за ценой не постоим», –
Они сказали мне,
И чтобы отказал я им,
Да при такой цене!

Мне что рентгены, что кюри,
Огнем они гори!
А что там у него внутри,
Попробуй разбери.

Но вот куда продукт девать,
Чтоб не загнал он в гроб?
Засунуть, что ли, под кровать?
Упрятать в гардероб?

Пошел, короче, в огород,
Копнул на два штыка,
Зарыл там ядерный отход,
Пускай лежит пока.

…Мне было боязно сперва,
Но хорошо сейчас –
Растет вторая голова,
Открылся третий глаз.

И все меня благодарят
Со всех своих сторон,
Им хуже смерти термояд,
А мне кормилец он.

МАРШ ЕВРЕЙСКИХ ЭНТУЗИАСТОВ

Музыка И. Дунаевского, Слова И. Иртеньева

Куда ни ткни – ё-мое! – всюду наши!
Лишь поскрести только стоит слегка.
Теперь свалились на нас «Бней Менаше»,
Не то чтоб с неба, скорее с потолка.

Мы вырвем их из индийского плена,
К груди широкой прижмем горячо,
Еще одно приросло к ней колено,
И только Бог знает, сколько их еще.

Им дверь свою распахнет иешива,4
В объятья примет родная среда,
Заменит им шестирукого Шиву
Шестиконечная гордая звезда.

Мы их накормим, напоим, согреем
И в трудный час заслоним их собой,
Когда страна быть прикажет евреем,
У нас евреем становится любой.

Я курю папиросочку,
Снова небо в полосочку,
Десять лет еще париться
Мне в суровом краю.
Нам уклон оправдательный
Дал эффект нежелательный,
И решили начальнички
Мне поправить статью.

Не печалься, любимая,
За разлуку прости меня,
Я вернусь позже времени,
Чем тебе обещал.
Был не слишком мой приговор строг,
Но теперь мне добавили срок,
И, тоскуя по ласке твоей,
Я вконец отощал.

Попробуй опиши Фрадкова,
Поди пойми его нутро –
Там нету ничего такого,
За что зацепится перо.

В нем не отыщешь острый угол,
Черты приметной не найдешь.
Лицом и телом он округл,
Душой и делом – не поймешь.

Предмет скорее интерьера,
Чем рассмотрения предмет.
Займет как кабинет премьера,
Так и дантиста кабинет.

Его не опрокинут волны,
Какой бы ветер где ни дуй.
Пустой внутри, снаружи полный,
Непотопляемый, как буй.

По небу фанера летела,
Лениво крылом шевеля,
Полету небесного тела
С тревогой внимала Земля.

Зловещею черною метой,
Размером с косую сажень,
Нависла над мирной планетой
Зловещая черная тень.

И птичьи веселые хоры
Умолкли в мгновенье одно,
И звери попрятались норы,
И рыбы упали на дно.

…Все ниже фанера и ниже,
На ближнем уже рубеже,
И вот, пролетев над Парижем,
Над нами кружится уже.

Ужель не найдется снаряда
Прервать смертоносный полет?
Но залп из Охотного ряда
По ней Розенбаум дает.

И вот уже грудой древесной
Опилки фанеры лежат,
И снова счастливые песни
Над мирной планетой кружат.

И день улыбается вешний
Ее первозданной красе,
И только попса безутешна.
Да так ей и надо, попсе.

Живи как прежде, Каланчевка,
Плакат твой взор не оскорбит.
Не омрачит твой слух речевка,
Власть торжествует, враг разбит.

Закончилась политтусовка,
И, оттянувшись в полный рост,
Рванула на Мосфильм массовка,
У кассы выстроившись в хвост.

Под солнцем родины счастливой
Пасись, родной электорат,
Не друг тебе Платон кичливый
И едкий Михаил не брат.

Встал над столицей день погожий,
ОМОН отпущен по домам,
Мещанский кончен суд, а Божий –
Давным-давно не страшен нам.

…Ну что, наперсники разврата,
Я вас не сильно оскорбил?
Я ж вас люблю любовью брата,
Как Каин Авеля любил.

Прощай, Иван Таранов,
Небесный пивовар,
Звезда телеэкранов,
Российский суперстар.

Под звон пивных бокалов,
Под сладкий хруст леща
Летал ты, словно Чкалов,
Крылами трепеща.

Своим душистым хмелем
И пеною густой
Нас вел к великим целям
В период непростой.

Когда б ты гордым асом
Над нами не парил,
Народ травился б квасом
Да кисели варил.

И в трезвости унылой,
Не нужный никому,
В конце концов в могилу
Сошел по одному.

Теперь не течь из кранов
Пивной твоей реке,
Вошел Иван Таранов
В последнее пике.

Как жить нам без Ванюши,
Когда талант пропит,
Спасите наши души,
Верните пиво «Пит»!

Здесь генерал когда-то правил,
Успешный в марсовых трудах,
К тому ж весьма спортивных правил,
С физподготовкою в ладах.

Здоровый дух в здоровом теле
Он укреплял, чем только мог,
Но дни героя пролетели,
Отбыл герой земной свой срок.

И хоть воитель благородный
Ушел навек в страну теней,
Но жив он в памяти народной,
Обосновавшись прочно в ней.

И снова старого солдата
Загробный раздается бас,
Подобьем гулкого набата
Тревожа слух широких масс.

Чтоб молодцом народ держался,
Чтоб не отращивал бока,
Его приказ: «Упал – отжался!»
Никем не отменен пока.

Дорогие наши депутаты,
Певчие избранники страны!
С тяжким чувством горестной утраты
Попрощаться с вами мы должны.

Да, должны, как ни печально это,
Что поделать – такова судьба!
Дай вам Бог поправиться за лето —
Нас пугает ваша худоба.

Улеглись шекспировские страсти,
Шум речей затих и топот ног,
В самом шкодном коридоре власти
Долгожданный прозвенел звонок.

Кто теперь кого за галстук схватит,
За кого нажмет на кнопку кто,
Если на каникулы укатит
Духарное ваше шапито?

Расстаемся, как ни грустно, с вами,
Вы должны от нас в себя прийти,
Ну а мы – последними словами –
Пожелать вам доброго пути.

Кто там белы и пушисты?
Чьи глаза огнем горят?
Это славные «нашисты» –
Юных путинцев отряд.

Вместе с дядькой Черномором
В круг собрались у костра
И гаранта славят хором
От утра и до утра.

Для чего же мочат «Наши»
Ножки белые в росе?
Чтоб была Россия краше
Всех иных в своей красе.

Чтобы вновь коварный Запад
Россиян не соблазнил,
Чтобы цитрусовый запах
Их с Майдана не дразнил.

Ой ты, смена молодая,
Стайка юная волчат!
Над седой грядой Валдая
Песни верные звучат.

То березка, то рябина,
То ля-ля, то тополя…
Отмывают хунвэйбины
Бабки древнего Кремля.

Наружной городской рекламы
Меня задумали лишить,
Не знаю, что и делать прямо,
Не представляю, как и жить.

Она не просто украшает
Урбанистический пейзаж,
Она зовет, и вопрошает,
И поднимает тонус наш.

Когда вдоль яркого билборда
В минуту грусти прохожу,
Я распрямляю плечи гордо
И выше голову держу.

Ее теплом душа согрета
И даже более того.
Не прихоть бледного эстета,
Но масс румяных торжество.

Она ни в чем не виновата,
Она всегда во всем права,
Она как яркая заплата
На пиджаке твоем, Москва.

За вас болели мы всем пляжем
Так, что трещали лежаки.
Ну, наконец-то мы им вмажем,
Даешь победу, мужики!

Вперед, бесштанная команда!
И если выполнишь наказ,
Кефали ждет тебя шаланда
И полный жемчуга баркас.

Уж раз у нас с большим футболом
Такая выдалась беда,
Пусть нам хотя бы в виде голом
Победа явится тогда.

Увы, не тем блеснула местом
Фортуна нам в который раз,
И вот, подхвачена зюйд-вестом,
Победа унеслась от нас.

Взмывала чайка над волнами,
Зигзаги плавные чертя,
Сияло солнце, и над нами
Смеялось море, как дитя.

…Неделю с горя мы гудели,
Круша на пляже лежаки,
Пока, очнувшись, не надели
Со страшным матом пиджаки.

От обезьяны я веду свой род,
О чем пишу в анкетах, не скрывая,
Во мне ее смекалка трудовая.
Она моей духовности оплот.

Сшибаю палкой с дерева я плод
Или грозу люблю в начале мая –
Нас связывает линия прямая,
Один и тот же в нас заложен код.

Пусть время разделило нас чертою,
Но так мы с ней близки по типажу,
Что в зоопарке, у вольера стоя,
Я на нее как в зеркало гляжу.

А вам, мисс Кокс, давно пора понять,
Что нечего на зеркало пенять.

Сколько б нас ни лечил Достоевский,
Этот мир не спасет красота,
И в каком ни явись она блеске,
Дружно скажем мы ей: «От винта!»

В этом мире, больном и развратном,
Словно моль, она бьется в шкафу.
Что она перед залпом гранатным?
Извиняюсь, конечно, но – тьфу!

Как бы классика нас ни грузила,
Чуть чего – мы опять за свое.
Красота – это страшная сила,
Но народ не боится ее.

Однажды я как мирный житель
Гулял по парку в темноте,
Вдруг вырос предо мной грабитель
В своей суровой наготе.

Я как-то растерялся даже,
Хотя и будучи в штанах.
Ну ладно б на нудистском пляже,
Ну, понимаю, в Сандунах.

Ну, на худой конец, в стрип-баре,
Хоть там я сроду не бывал,
Но чтобы здесь, в одном загаре…
Что за безумный карнавал!

И я сказал ему: «Товарищ,
Надел бы, что ли, ты штаны,
Зачем ты в голом виде шаришь
При свете призрачном луны?

Ты выставляешь в этом свете
Себя не с лучшей стороны,
Здесь ходят женщины и дети,
Святой наивности полны.

К тому ж ты выглядишь двояко,
И твой неясен статус-кво:
Исчадье ль ты ночного мрака
Или безумства торжество?

Простой эксгибиционист ты
Или разбойник и злодей?
Сперва с собою разберись ты,
А уж потом пугай людей».

Молчанье было мне ответом,
Прикрыв свой срам, он прочь бежал,
Остался лишь на месте этом
Луны неверным залит светом
Несчастным брошенный кинжал.

Как проснусь я спозаранку,
Уж как встану поутру
Да из цюрихского банка
Всю наличность заберу.

Больше я вам не Онасис
И не Ротшильд, господа,
Ваш налоговый оазис
Покидаю навсегда.

Заявляю всем открыто,
Мне таиться ни к чему:
Все, что было мной отмыто,
Я на Родину возьму.

Тут родные косогоры,
Тут любой лопух мне рад,
Так на что мне их офшоры
И безвкусный шоколад.

Укреплять бюджет швейцарский
Нам, поэтам, не с руки,
Принимай подарок царский
От поэта, земляки!

Трудовые сбереженья
Размещу я под матрас,
Пусть в лежачем положенье
Поработают на вас.

На ветке властной вертикали
Вот-вот созреет дивный плод,
Нет, зря гаранта упрекали
В ограничении свобод.

Он уважать себя заставил
Собой же писаный закон,
Пять лет он нами частно правил,
Направив всех в один загон.

Но больше так не может длиться,
Пусть знает каждый и любой –
Готов он властью поделиться
Хоть сей же час, но сам с собой.

На днях в Общественной палате
Я оказался с целью личной
И там столкнулся в результате
С картиной крайне неприличной.

С гимнасткой видел я раввина
И с фигуристкой адвоката,
Она как первый снег наивна,
На нем — глубокий след разврата.

Хотел я спрятаться за полог,
А там в экстазе бурном слиты
С профбоссом – бог мой! – политолог
И адвокат с митрополитом.

И незаметно, боком-боком,
Покинул я гнездо порока,
Дабы невинность ненароком
Не потерять свою до срока.

Пенсионеры наделали шорох,
«Единороссам» пришлось потесниться.
Не отсырел, получается, порох,
Не оскудела пороховница!

Звонко пою им победную песню я,
Пусть она гордо летит над страною,
Я из казны еще вытряхну пенсию,
Если успею тряхнуть стариною.

Опять под Ленина копают,
Под наше всё вбивают клин,
Да разве так, блин, поступают?
Куда ж гарант наш смотрит, блин?!

Кому, скажите, вождь мешает?
Кого прикалывает он?
Так пусть ничто не нарушает
Его глубокий вечный сон.

Пускай лежит себе он лежнем,
Не стоит искушать судьбу.
Хочу и впредь на месте прежнем
Я видеть Ленина в гробу.

Да что же это, блин, такое!
Кипит от возмущенья ум,
Оставьте дедушку в покое
Или снесите тот же ГУМ.

Нам ли луковое горе,
Бесшабашным, горевать?
И в столице станут вскоре
Чудо-луком торговать.

С белорусским нашим братом
Нас рассорить не дадим,
Нам не страшен мирный атом —
Мы живьем его съедим.

Зря пугает нас наука,
От нее один лишь вред.
Я б того отведал лука,
Но не батьки поперед.

«Всегда быть первыми во всем» –
Таков девиз у нас отныне,
Сто раз его произнесем –
И зацветут сады в пустыне.

И реки обратятся вспять,
И ВВП ушестерится,
И бросят люди выпивать,
И перестанут материться.

И будут жить в стране родной,
От счастья полного балдея,
Национальную идею
Найдя под крышей надувной.

Отбросив тяжкий груз традиций,
Колотят бабы мужиков —
Нигде не спрятаться, не скрыться
От их железных кулаков.

На днях знакомого я лорда
Встречаю в лондонском метро,
У лорда в кровь разбита морда
И зверски сломано ребро.

А Байрон, жертва женской мести,
Всю жизнь скрипел хромой ногой…
Но с той поры прошло лет двести,
И он не Байрон, он другой.

Таких примеров миллионы
Держу я в памяти своей:
Восстали дщери Альбиона
На Альбиона сыновей.

А я – твой верный сын, Россия,
Я гражданин и патриот,
Мне эскалация насилья
Давно покоя не дает.

Покуда всех нас не накрыла
Эмансипации волна,
Пожалуй, врежу бабе в рыло,
Чтоб место помнила она.

На манеже цирк медвежий
Представление дает,
Дрессировщики все те же,
Но медведь уже не тот.

Вместо прежней, грязно-бурой,
На виду у всей страны
Обзавелся хищник шкурой
Непорочной белизны.

С прежним имиджем расстался
До решений новых впредь,
Но тяжелый дух остался,
Что поделаешь – медведь.

И кому он не по нраву,
Кто воротит сильно нос,
На того найдет управу
Косолапый альбинос.

Считают многие КОИБы
Орудьем тайным избиркома,
А я хочу сказать спасибо
Ему по случаю такому.

Хочу восславить яркой краской
Его неяркие усилья,
Как быль сумел он сделать сказкой
И сказку эту сделать былью.

Голосованье повсеместно
Прошло без всякого обмана,
И результат подсчитан честно,
И перевыполнены планы.

Нас не ломали и не гнули,
На горло нам не наступали.
Нас в этот раз не обманули —
Нас в этот раз наКОИБали.

Ленинским воспитан комсомолом,
Что я знал о браке однополом?
И о жизни однополовой
Никогда не думал головой.

Будучи простым и добрым малым,
Слыл среди знакомых натуралом
И, скажу вам больше, слова «гей»
Никогда не слышал, хоть убей.

Соблазнил я множество гражданок,
Но средь них не помню лесбиянок.
Хоть бы раз какой бисексуал
Хоть бы чем заинтересовал.

Так что в плане сексуальной сферы
Дни мои безрадостны и серы,
Тошно в настроенье таковом
Быть мне сексуальным большинством.

Наплюю-ка я на убежденья,
Окунусь в пучину наслажденья
И, ориентацию сменив,
Новых сил почувствую прилив.

Будь я малость помоложе,
А не старою каргой,
С удовольствием под кожу
Вшил себе бы чип-другой.

Повязался бы банданой,
Сделал пирсинг и тату,
Чем придал бы внешним данным
Неземную красоту.

Но в мои седые годы,
На закате поздних дней,
Не догнать мне быстрой моды,
Не успеть никак за ней.

И, боюсь, уж не решиться
Мне вернуть былую стать.
Остается лишь подшиться,
Чтоб от века не отстать.

Тишь да гладь в горах Кавказа —
На его тенистых склонах,
Там отличные турбазы
Ждут гостей в уютных схронах.

Там по тропам каменистым,
С рюкзаками за плечами,
Бородатые туристы
Бродят темными ночами.

У костра звенит гитара,
Знаменуя мирный выбор,
И взамен «Аллах акбара»
Тешит слух нам нежный Визбор.

Там поют в зеленке пташки
Неземными голосами,
Там способствуют растяжки
Скорой встрече с небесами.

На обломках терроризма
Зреют мирные оливы,
Там теперь гнездо туризма
Нам свивают хлопотливо.

Помню детства милого картины –
Дом, аптеку, улицу, трамвай,
Помню я, как мне на именины
Испекли однажды каравай.

Был он слаще меда, мягче пуха,
И на вкус прекрасен, и на вид,
До сих пор душистая краюха
Комом в горле у меня стоит.

Обойдя с годами полпланеты,
Побывав в столицах и в глуши,
Пробовал мацу я и багеты,
Крекеры, чуреки, лаваши.

Но пространство преодолевая
С временем безжалостным в борьбе,
Незабвенный образ каравая
Неизменно я носил в себе.

И когда к вратам прибуду рая,
Отмотав свой срок земной до дня,
Петр-Ключник этим караваем
Встретит долгожданного меня.

Летят перелетные птицы
Из дальних заморских широт,
Весь мир как огня их боится,
Лишь мой не боится народ.

Народ мой особого типа,
Привыкший давно ко всему,
И жупелом птичьего гриппа
Грозить бесполезно ему.

Напротив – в родимых пенатах,
В березовом нашем краю
Он принял семейство пернатых
В единых народов семью.

Порукой тому над державой
Простер два могучих крыла
Наш главный пернатый двуглавый,
Ведущий свой род от орла.

Попробуй нравственность укрепи,
Когда беспредел в эфире.
Простым не отделаться тут «пи-пи»,
Вопрос надо ставить шире.

Как пи-писатель скажу я вам —
Нужен суровый закон,
Который поставит грязным словам
Надежный и прочный заслон.

Чтоб чистотой стерильной блистал
Язык наш – главный наш бренд,
Чтоб ему полный «пи-пи» не настал
В один прекрасный момент.

О, против наглых иностранцев
Вступивший в тот неравный бой,
Отважный капитан Яранцев,
Как не гордиться мне тобой!

Легенда Баренцева моря,
К родным летел ты маякам,
С законом чужеземным споря,
Тем, что не писан рыбакам.

Ты стал для нас живым примером
В труде, учебе и бою,
И никаким судебным мерам
Судьбу не поломать твою.

Досель икается варягам,
Как вспомнят твой бесстрашный дер,
Где ты им нос российским флагом
Столь победительно утер.

Пусть мне прижмут хозяйство дверью,
Пусть вообще сведут к нулю,
Но как себе ему я верю,
И как себя его люблю.

Явленья этого природу
В скупых строках не опишу,
Но пью его я, словно воду,
И, словно воздухом, дышу.

Я им без боя завоеван,
Я им навеки покорен,
Меня заполнил до краев он,
Уж не понять, где я, где он.

И по утрам, скребясь «жилеттом»,
Как гений чистой красоты,
Я вижу в зеркале при этом
Его заветные черты.

Как родная меня мать провожала,
Тут и вся моя родня набежала.

Все рыдала, мол, зачем да куда я,
Не рыдала лишь жена молодая.

Забирайте, говорит, мово Федьку,
Опостылел, паразит, хуже редьки.

Обрюхатить-то, подлец, обрюхатил,
А копейки на семью не потратил.

Чем терпеть, как бьет меня да стращает,
Лучше Родину пущай защищает.

Пусть пособье за него она платит,
Хоть куплю на Рождество себе платье.

Ох, пособье бы мне то пригодилось,
Вон и крыша, глядь, совсем прохудилась.

Дождалась я наконец светлой даты,
Шел бы, Федька, ты уже во солдаты.

Честь и слава российской науке,
Неустанным исканьям ее,
Мне отныне похмельные муки
Отравлять перестанут житье.

Вновь займусь я трудом плодотворным
И в труде этом счастье найду,
И не будет уж вороном черным
Надо мною кружиться бодун.

По утрам, заперевшись в клозете,
Под журчанье сливного бачка
Буду петь и смеяться как дети,
Что «Активию» пьют с утречка.

Станет мир этот чистым и ясным,
Совершенным, как бритва «Жилетт»,
Стану я семьянином прекрасным
И лицом без особых примет.

Яви, Господь, милосердье,
Жалость ко мне прояви,
Ты ж видишь мое усердье
На ветхом ложе любви.

Призвал к населенья приросту
Наш президент меня.
Ты думаешь, это просто —
Так вот, день изо дня?

И не гляди так сурово,
Я лишнего не хочу,
Пошли мне, Господь, второго,
А я уж тебе откачу.

Как у гражданина и поэта,
Заявляю прямо, господа,
У меня проблем с цензурой нету
И уже не будет никогда.

И про то пишу я, и про это,
Разве ж может кто-то запретить
Мне национальные проекты
Широко и полно осветить.

Партии забота неустанна.
ВВП пугает просто рост,
***************** Беслана
***************** Норд-Ост.

***************** бывает
***************** войне.
***************** убивает
***************** Чечне.

Повторяю снова я и снова
И готов еще раз повторить:
Есть у нас в стране свобода слова —
Было бы желанье говорить.

Гуляя как-то летом в роще я,
Взял да и встретил соловья.

— Не стыдно ли, российский славный птах,
Я вопросил, буравя взглядом птицу, —
Отсиживаться тут тебе в кустах,
Когда вокруг бог знает, что твориться?
Когда коррупция цветет махровым цветом,
День ото дня инфляция растет,
И бизнес на себе испытывает гнет.
Хоть раз бы клювом щелкнул ты об этом,
Хоть раз свою бессмысленную трель
Направил в цель
И предложил бы ряд конкретных мер.
— Увы, я слишком сер, —
Промолвил соловей, — и кругозор мой узок
Для столь серьезных умственных нагрузок.

— Ты сер, а я приятель сед,
Что попусту болтать мне с глупой птицей,
Не сблизить, чувствую, гражданских нам позиций,
Поскольку общего меж ними явно нет.
К тому ж не равен политический наш вес,
Скорее «Яблоко» сольется с СПС
В едином слаженном дуэте,
Но мы с тобою – ни за что на свете.
Так что давай себе тут пой,
В своем пристанище тенистом,
А я пошел домой своей тропой,
Путем опасным, трудным и тернистым.

Мораль: прогнила власть сегодня, и борьба с ней,
Когда такие власть творит дела,
Не может ограничиваться басней,
Какой бы острой басня не была.

Не пустить хотели? Черта лысого!
И в очках, поднявши воротник,
Наш связник под именем Борисова
В логово противника проник.

Мало только хитростью звериною,
Чем-то большим нужно обладать,
Чтобы от товарища Ириновой
Срочную депешу передать.

И наклеить из мочалки бороду,
И ее покрасить в синий цвет,
И мотаться по ночному городу
В женском платье, заметая след.

И, работу завершив подпольную,
О победе полной над врагом
Дать шифровку в Центр Анатольеву,
А потом на выборы бегом.