Башни и башли

Для чего люди строят башни? Что побуждает их заняться этим непростым бизнесом? Одних привлекает возможность отсидеться за толстыми стенами во время осады. Других — сбрасывать оттуда неверных жен, кстати, вернее после этого они не становятся. Третьи ухитряются приспособить эти нелепые с виду сооружения для технических целей, взять ту же Останкинскую башню. И лишь немногие делают это, руководствуясь эстетическими соображениями.

Каждый раз, проходя мимо Эйфелевой башни… такими словами заманчиво было бы начать этот абзац, но совесть не позволяет… Каждый раз, когда ее показывают мне по телевизору (так, к сожалению, точнее), я задаю себе вопрос: „Зачем, зачем это здесь стоит?“ Руководствуясь какими такими соображениями, инженер Эйфель, известный до этого лишь как специалист в области мостостроения, взгромоздил семь тысяч тонн и триста двадцать метров бессмысленного железа над самым красивым городом мира? С Нотр Дамом, к примеру, все понятно. Собор, он и в Африке собор. Люди туда молиться ходят. Так он хоть на церковь похож. Или тот же Лувр. Его вначале как дворец задумали и в этом качестве довольно успешно какое-то время эксплуатировали. Потом, когда власть, как водится, поменялась, сделали музей. Картины повесили, японцев с мыльницами запустили. Тоже неплохо. И людям радость, и казне приварок. Но это несчастье, которым только добрых людей пугать, его-то с каких дел сюда воткнули?

Подозреваю, не обошлось без политики. Судите сами. Поражение во франко-прусской войне. Настроение у нации хуже некуда. Кто „Пышку“ читал, поймет. Хорошо бы колбасникам фитиль вставить. Но как? Футбол еще толком на ноги не встал. К тому же забава эта по преимуществу пока английская. „Формулы-1“ и в помине нет. А хоть бы и была. Тут же какой-нибудь Шумахер бы и нарисовался. До изобретения кино целых десять лет. Только и остается, что ногти грызть. И вдруг на тебе — Всемирная выставка в Париже. Срочно собирается совещание. Главный вопрос в повестке дня: чем будем удивлять? И тут тянет руку неприметный пожилой господин.

— Ну, что там у вас, месье Эйфель, — недовольно спрашивает мэр, — очередной виадук, небось, хотите нам предложить? От них и так ступить негде, от виадуков ваших.

— Никак нет, — отвечает Эйфель, — поднимайте выше, господин мэр.

— Ну давайте, только покороче, у нас там еще десять человек по повестке.

— Предлагаю построить башню.

— Это еще зачем? — Поднимается общий ропот. — Мало что ли у нас этого добра?

— Вы меня не поняли, — терпеливо втолковывает Эйфель, — это будет самая высокая башня в мире. Причем из чистого железа. Представляете, как мы утрем нос этим бошам!

— Чистого железа в природе не существует, — робко возражает кто-то, но его уже не слышат. Все прикидывают в уме, сколько на этом деле можно украсть, быстрее всех, естественно, мэр. Магия цифр, надо сказать, и впрямь завораживает.

— А что, господа, — задумчиво произносит мэр, — по-моему, идея неплохая. Есть смысл поддержать. Предлагаю создать специальный фонд, а возглавит его… возглавит его… да я, собственно, и возглавлю.

А дальше все как везде и всегда. Бурные протесты архитектурной общественности, разнузданная кампания в газетах, лишь подстегивающая и без того ударные темпы строительства.

31 марта 1889 года воплощенная в металл химера вводится в строй действующих гигантов, где и прибывает по сей день.

Если я когда-нибудь попаду в Париж, а я очень хочу туда попасть, первое, что сделаю, пойду к знаменитой башне. Встану рядом, задеру голову и пойму, насколько я мал по сравнению с ней. А потом куплю билет за сколько-то там франков, поднимусь на смотровую площадку, посмотрю на копошащиеся далеко внизу фигурки и пойму, насколько малы эти люди по сравнению со мной. И будет мне счастье. Именно ради этого и строят люди башни.