Кто с мечтой к нам придет…

Что такое мечта? Она же греза, иллюзия, она же dream, на худой конец. С ходу и не ответишь. Нечто неосязаемое, туманное, переливающееся. Не выдерживающее столкновений с грубой реальностью. Мечтам приятно предаваться, приняв горизонтальное положение, как делал это Илья Ильич Обломов, первый практик отечественного дзена. Будучи направленным внутрь, мечтание занятие малопродуктивное, однако, в целом, безвредное. Главное, по возможности, не вовлекать в этот тонкий процесс окружающих. Т. е. не пытаться их из пассивных объектов мечты превратить в активных субъектов ее реализации.

Именно на этом обломался, да если б только сам, а скольких при этом обломал, совсем другой Ильич. Ровно восемьдесят лет назад, в такой же небось октябрьский день, сидя в своем просторном кабинете, тщательно проветренном после очередных ходоков, делился он своими грандиозными глюками с Гербертом Уэллсом. Тот, надо сказать, сам не дурак был погрезить, однако сразу понял, что по части полета фантазии ему до кремлевского мечтателя как анаше до экстази. Описывая впоследствии эту историческую беседу в своей наделавшей шороху книжке, Уэллс не мог сдержать восхищения, хотя и прятал порой скептическую ухмылку в моржовые усы. Еще бы, гражданская война еще не закончилась, света нет, поезда не ходят, другой бы давно на подтяжках повесился, а этому хоть бы что. Он уже весь там, в светлом завтра. Скучная мысль о том, что сегодняшним катастрофическим положением Россия обязана именно его собеседнику, в голову англичанину как-то не пришла.

Относившийся к искусству вполне потребительски, не измаравший в юности стихами, в отличие от многих диктаторов, ни единого листа бумаги, вполне буржуазный в своих творческих пристрастиях, Ленин был великим и неистовым социальным художником. И не просто художником, а чистой воды авангардистом. Подобно многим светочам советского авангарда, начинал он в условиях андерграунда, причем в буквальном смысле этого, ныне подзатертого, слова. Начинал грамотно. Устроив несколько показательных акций, создал себе имя и даже отсидел необременительный срок, что для раскрутки, как известно, невредно.

Дальше без особых хлопот перебрался на Запад. Там, как ни странно, его проекты ажиотажного спроса не вызвали. Местных ценителей прекрасного будущего, похоже, пугал клокочущий ленинский радикализм. В этом смысле куда респектабельней выглядела берлинская школа, возглавляемая Бернштейном и Каутским. Учитывая скромные европейские масштабы, работы входивших в нее мастеров представлялись более подходящими для оформления социального интерьера. Ленин гневно клеймил конкурентов, обвинял их в соглашательстве, а бедного Каутского и вовсе обозвал ренегатом.

Мечтательность, помноженная на нечеловеческую (вскормленную „Апассионатой“) энергию, в итоге сработала. Художника решили поддержать. Группа германских меценатов согласилась финансировать безумный проект, при условии, что для начала автор обкатает его у себя на родине. Хитрецы надеялись, что этим все и обойдется. Жизнь, однако, рассудила иначе и массовый хеппенинг захлестнул Германию с опозданием всего лишь на год.

В пятьдесят четыре года Ленин свое отмечтал. После него настоящие мечтатели к власти в России не приходили. Кукурузные хрущевские воспарения не в счет. Кукуруза хоть и царица полей, но против мировой революции, ей, согласитесь, слабо. А насчет построения коммунизма к 80-му году, Никита Сергеич и сам, видимо, понял, что загнул.

Наш сегодняшний начальник в этом смысле радует. Здоровый прагматизм его заявлений находит полную поддержку охреневшего от экспериментов населения. Иногда, правда, вдруг кажется, что прозрачный взгляд начальника подергивает легкая поволока. Но это, наверно, потому, что у меня плохой телевизор.