Визуальная галлюцинация

На днях в американским штате Гавайи принят закон, согласно которому врачи получили право выписывать пациентам в качестве болеутоляющего легкие наркотики типа марихуаны. Правильно. Давно пора.

Пару лет назад довелось мне оказаться на поэтическом фестивале в не менее поэтическом городе Амстердаме. В свободное от декламации время я знакомился с местными достопримечательностями, а в качестве гида ко мне был приставлен аспирант факультета славистики, милый молодой человек по имени, кажется, Ян. То, что в Амстердаме можно легально приобрести легкие наркотики, известно и ребенку. Согласитесь, глупо было бы не воспользоваться этим демократическим завоеванием. Тем более что собственный мой опыт сводился к одному косяку, да и то пущенному по кругу на школьном дворе в далеком шестьдесят третьем. А тут еще, как на грех, разболелся зуб. Дай, думаю, попробую, может, и пройдет заодно. Чем черт не шутит. И я, слегка стесняясь, спросил у Яна, мол, типа, вот, тут у вас говорят, что вроде бы…

— Марихуана? — с ходу врубился он, — ноу проблем.

Пройдя пару кварталов, мы зашли в кофе-шоп, так здесь называются опиумные курильни. Ян объяснил, что это его любимое место, здесь обычно собирается университетская профессура, но аспирантов тоже не шугают. Мы взяли пакетик, сели за столик, Ян высыпал половину, ловко свернул мостырку и протянул мне вместе с пакетиком.

— А сам? — спросил я.

— Не могу, у меня сегодня турнир. Я лучше кока-колу.

Забыл сказать, что он ко всему был еще и шахматист-любитель. Странные они там, все-таки, какие-то. Никакого особенного кайфа от выкуренного я не почувствовал. Трава и трава. Мы вышли на улицу и отправились к гостинице. До нее отсюда было минут десять хода. По дороге Ян предложил выпить пива, и мы спустились в какой-то подвальчик. Бар был самый обычный, если не считать черного датского дога, описывающего плавные круги под потолком.

Какое-то время я с интересом наблюдал за его полетом, но, ощутив и сам легкое головокружение, вышел на воздух. Улица за это короткое время неузнаваемо изменилась. Мне стало не по себе.

— Ян, — крикнул я, — пошли скорее домой!

Из подвала вышел какой-то тип, отдаленно напоминавший моего провожатого, но гораздо старше и одетый совершенно по-другому. Он как-то злобно глянул на меня, и мы зашагали к отелю.

„Зачем я с ним иду, — подумал я, — ведь совершенно очевидно, что он хочет меня убить. С другой стороны, он знает дорогу. Сейчас мы с ним дойдем до места, а там, может, удастся как-то его обмануть“.

Чтобы усыпить его бдительность и как-нибудь отвлечь от криминальных замыслов, я решил завести разговор на политическую тему. В Москве вот-вот должны были состояться выборы в городскую Думу, и я собирался голосовать за фельдмаршала Кутузова, который выдвигался по нашему округу и пользовался поддержкой либеральной интеллигенции. Основным его конкурентом был старый партийный аппаратчик Константин Станиславский. Весь этот хитрый расклад я подробно объяснил своему молчаливому, угрюмому провожатому. Слушал он меня с большой неприязнью.

И без того поганая ситуация усугублялась тем, что геометрия пространства все время подлым образом менялась: улица, которую предстояло пересечь, становилась вдруг шире в несколько раз, дома лезли один на другой. Словом, все признаки наркотического опьянения были налицо. Надо отдать мне должное, я отлично все сознавал и постоянно контролировал каждый шаг. Кое-как все же добрались до места.

Мой попутчик, а им, к счастью оказался все тот же милый, симпатичный Ян, на прощание пожелал мне успешно выступить завтра на вечере, пообещав непременно прийти. Мне стало ужасно стыдно за свои нелепые подозрения. Рассыпавшись в благодарностях, я попытался поцеловать руку славному юноше, после чего вошел в отель и сел в лифт.

Поднимался я долго, часа, наверное, полтора. Наконец вошел в свой маленький номер, где испытал чудовищный приступ клаустрофобии. Первым делом плотно закрыл окно, на случай если взбредет в голову оттуда спрыгнуть, в подобном состоянии люди, как известно, способны и не на такое. Жутко хотелось пить. В ванную, ясное дело, пойти было нельзя. Одно неосторожное движение, грохнешься головой о кафель. Надо бы вызвать „скорую“ заранее. Но как? По-английски я не говорю, а по-голландски они, естественно, не понимают. Короче, влип. С трудом раздевшись, лег. Свет гасить не стал, чтобы в темноте не мучили кошмары. Голова работала отлично. Я поэт Иртеньев, приехал на фестиваль читать стихи. Надо вспомнить, какие именно. Ни одна строчка в голову не лезла. Ничего страшного, это состояние скоро должно пройти, причем ровно в тот момент, когда Ян сделает свой первый ход. Вопрос только, когда же эта сволочь его сделает.

В этот момент маленький трамвайчик, на переднем сидении которого я сидел, с жуткой скоростью выскочил на площадь и как бешеный стал носиться вокруг Одесского оперного театра. Все правильно, у них же сейчас проходит декада Украинского искусства. Вот пройдет, и все будет в порядке. Тем временем на площадь не спеша выехала на велосипеде здоровенная розовая амеба. „Визуальная галлюцинация, — торжественно объявила она. — Визуальная галлюцинация“. „Ну вот, а я тебе что говорил? — удовлетворенно обратился я к поэту Иртеньеву. — Спи, дурачок“. И заснул как убитый.

Через сколько я проснулся, сказать точно не могу. Голова была абсолютно ясная, мир вокруг обрел естественные пропорции, проклятое наваждение сняло как рукой.

Да, чуть не забыл самое главное. Зубной боли как не бывало. Так что рекомендую с чистой совестью.