Конституция как подручное средство

Незадолго до последних выборов написал я стишок, в котором попытался в меру сил сформулировать вопросы, в изобилии накопившиеся у меня, да и у некоторого количества соотечественников, к нашему спортивному руководителю:

Ваш облик крайне смутен,
И четкости в нем нет.
Вы кто, товарищ Путин,
Блондин или брюнет?

Ответ нам нужен ясный,
Желательно скорей,
Вы белый или красный?
Вы часом не еврей?

Вы на работе пьете? —
Волнуется народ.
Куда вы нас ведете —
Назад или вперед?

Гадает населенье,
Что там у вас внутри,
Варить ли нам варенье?
Сушить ли сухари?

Мы ко всему готовы,
Но жаждет естество
Узнать хотя бы кто вы,
Чтоб знать нам за кого.

Судя по результатам голосования, природная любознательность электората отступила на второй план, и пирамида власти на ближайшие четыре года обзавелась законной вершиной. 7 мая стройную картину должен завершить последний штрих — инаугурация. При написании этого слова я испытал, говорю без всякого кокетства, сильные затруднения. Чтобы не прибавлять работы корректорам, полез в четырехтомный „Словарь русского языка“ 1988-го, правда, года издания, но среди кучи неведомых мне латинизмов его не обнаружил. Из чего следует, что на тот момент данное понятие в отличие от, скажем, „иннервации“ или „интерпелляции“ русским языком, а стало быть, и сознанием востребовано не было. Да и первый наш президент в ту пору только-только перестал откликаться на привычное обращение „товарищ Генеральный секретарь“, а своего преемника гнобил еще почем зря.

Ритуал вступления в должность пришлось тогда изобретать буквально на ходу. За основу, естественно, был принят заокеанский стандарт, с некоторой, правда, поправкой на местный колорит. В частности, присягу Михаил Сергеевич принимал, положив руку не на Библию, как его американский товарищ по несчастью, а на Конституцию СССР. В этом, видимо, и крылась причина последующей десятилетней лихоманки. Присягал бы на ядерном чемоданчике, глядишь, все по-другому бы и обернулось. Чемоданчик, что ни говори, штука надежная. А Конституция в отличие от Библии, текст которой окончательно оформился восемнадцать веков назад, стала за последнее время переменчива, как репертуар театра „Кремлевский балет“.

Одним из главных символов предстоящей церемонии будет фолиант, впервые ощутивший четыре года назад тяжесть, к счастью, обманчивую, ельцинской длани. Не знаю, изменилось ли количество страниц конкретно в этом экземпляре, но сам Основной закон трансформировался с тех пор довольно существенно, став для Ельцина буквально подручным средством управления. Что произойдет с ним в ближайшие четыре года, не может представить себе даже самое смелое воображение. Таким образом, к вопросам, заданным в начале заметки, добавляются как минимум два: может ли стабильное общество опираться на столь подвижную основу, и если да, то какова может оказаться цена этой стабильности?